Шрифт:
Шанс.
Бандюжий Рынок, что раскинул свои просторы на грязных окраинах, кипел народом. Орали бабы, наперебой толкая ошарашенным прохожим выпечку и цветные тряпки, кучковались «хозяева» – бородатые степенные мужики с солидными животами, рыскали по карманам быстрые глазки «щипачей», маститых и «зеленых»… Жизнь текла в двух измерениях – свои-чужие – и два этих мира никогда не пересекались, надежно защищая традиции.
В темном междурядье, где копился годами мусор, били. Сильно, зло, периодически сопровождая действо ругательствами и смехом. Три мужика,
– Может, хватит? – один, тяжело дыша, вытер ладонью широкий лоб – Сдохнет, Иваныч нас самих нагнет… А то и платить заставит, знаете его нрав!
– У, сука! – второй, большеухий и лупоглазый, пнул неподвижное тело – Ты прикинь – бьем, а он смеется… Падла!
– Хер с ним – широколобый махнул рукой – поехали. Главное, работу сделали, о долге напомнили – дальше пусть Иваныч думает.
Бандиты, не оглядываясь, двинулись к выходу из закоулка: через минуту никого не было. Тело пошевелилось.
– Сука – не сука, а живой! – молодой, лет 20, паренек выплюнул зуб и некоторое время рассматривал его – Гондоны! – последнее слово он сопроводил народным жестом – Как теперь улыбаться?
Чиж Чужой-Карман, или Юрка Сиротин (детдомовская нянька так и не была им прощена за позорную фамилию) засунул руки в карманы широких – минимум на два размера больше! – штанов и зашагал в сторону города. О том, чтобы «работать», речи не шло – с таким лицом не подойти даже к последнему лоху: заподозрит – значит, «на покушать» денег не найти – придется идти в гости.
Юрку ненавидели бандиты – за то, что не признавал авторитетов, ненавидели менты – за несогласие делиться «левыми» доходами, ненавидело государство – как и всех, кто невольно живет за казенный счет… Только бабки – кликуши верят в то, что Бог одинаково любит всех – достаточно просто оглянуться и понять несостоятельность этого утверждения.
При всем при этом Чиж умудрился не «скурвиться», сохранив в душе доброту и странное понимание людской природы. Видя дно, где плавает большинство забитого, запуганного народа «низов», он находил искры преданности, честности, любви и верности слову, которые – казалось бы! – не должны мерцать в костре пороков, вполне присущих этому контингенту.
Сейчас Юрка двигался к Юлианне-толстой, любвеобильной хохлушке, охотно разменивающей койку и харчи на игрушечную любовь. Женщина добрая и отзывчивая, она жила глубоко несчастливо – гибель маленького сына пристрастила ее к водке, а после и к «крокодилу» – низкокачественному наркотику, дающему короткую передышку в унылости будней.
– Кто эт тебя? – она лузгала семечки, торгуя носки-трусы-колготки ассортиментом возле дороги – Иванычевы?
– Они… – Юрка, неловко повернувшись, сморщился – Ребро вроде сломали…
– Спрашивали с утра, я сказала, месяц как не видала… Сильно они! – Юлианна легко потрогала набухшую щеку – Отлежаться надо…
– Потому и пришел…
– Извини, Юрок, сегодня не могу позвать… Гостят у меня. Поесть заходи – это устроим – а на ночь никак…
– Жаль.
– Погоди… Вот! – Юля, порывшись в переднике, достала несколько купюр – четыре возьми, тогда пустит. А поесть все равно заходи, чего там с ними мусор делить…
– И мусора не дадут! – Чиж невесело хмыкнул – А мне – сама видишь! – без денег придется куковать, так что забегу…
– Я до четырех буду… Ох, сильно… – она снова прикоснулась, теперь в пунцовому уху – Звери поганые!
– Заживет, не переживай. Ладно, пойду – часиков в пять тогда жди! Бывай здарова, красавица!
Не оглядываясь, Юрка пошел… собственно, просто пошел, конкретной цели не наблюдалось. Можно было сходить на «Рудник» – большую свалку, но там без портвейна никак, не пустят. Лучший друг Колька, еще по детдому, третьи сутки «париться» в ИВС за кражу – видимо, уже не выпустят, «закроют»… попутно еще «вислых» кинут пяток, для отчетности. А больше…
И тут Чиж увидел… даже, скорее, почувствовал – есть такая воровская «чуйка» – заметно оттопыренный карман. «Терпелец» – солидный, хорошо одетый мужик чуть за 40 – выбирал апельсины. Суетился в своей палатке Ашот, подсовывая фрукты похуже, мужик равнодушно возвращал и брал идеальные. Казалось, он поглощен процессом… Вариант просто красавчик, грех не воспользоваться!
Юрка, делая вид, что рассматривает прилавок, осторожно приближался. Минута – и он только что плечом не толкал «пассажира» – тот никак не реагировал, продолжая изучать фрукты. Змейкой тонкая рука скользнула в карман пиджака, нащупала кожаный переплет бумажника, потянула… и так и осталась в кармане, зажатая, словно стальным обручем, пальцами мужика.
– Воруешь?
Чиж дернулся – бесполезно, кисть даже не пошевелилась. Хотел было заверещать – иногда помогает – но тут не тот случай, взяли, что называется, «на кармане», с поличным. Обреченно повернулся к мужику левой стороной лица – с правой зубов уже не хватает, будет обидно, если вообще не останется.
– Что молчишь? – несостоявшийся лох казался беззлобным.
– Бить будете?
– Пока не решил – улыбающееся лицо говорило об обратном – Что с рожей? Попался?
Юрка кивнул, не желая вдаваться в подробности.
– Детдомовский?
Снова кивок.
– Понятно… И что, всю жизнь воровать будешь?
– Вам какое дело? – допрос надоел, Чиж невольно разозлился – Меня мама-папа не накормят, спать не уложат и сказку не прочитают. Хотите бить – бейте, нет – отпустите, спасибо скажу – он дернул рукой.
– Не ершись – мужик спокойно отпустил руку – вот…
Из бумажника он вытащил пару зеленых купюр: Юрка разглядел, что не такая уж «лопата» и пухлая, скорее даже наоборот, потертая и непрезентабельная… Да и одет мужик, при ближайшем рассмотрении, оказался простенько, с рынка.