Пространство библиотеки: Библиотечная симфония

Леонов Валерий Павлович

В виртуальной библиотеке принципиально изменится и путь книги. Когда будут оцифрованы уже написанные тексты, библиотека перешагнёт видимое и реальное пространство. Новые книги вначале появятся на компьютере и останутся там до тех пор, пока не наберётся определённое число читателей, желающих иметь их в традиционном виде. Некоторые авторы пишут о создании «книги книг» — произведения, состоящего из виртуальных книг и принципиально рассчитанного на жизнь в сети. Один из таких проектов Книги в квадрате предложил литературовед М.Н. Эпштейн. «Книга Книг, — пишет автор, — состоит из множества виртуальных книг, представленных фрагментами, которые могут быть авторизованы всеми желающими и перерасти в самостоятельные книги, статьи, эссе, учебники, монографии… Книга Книг — это Рай для мыслителей и -ведов: собрание новых, никогда не использованных идей и цитат.

Заготовки для множества книг, которые ждут своих авторов… В принципе любой читатель, который пожелал бы развить какой-то фрагмент…, может авторизовать этот фрагмент и получить от меня полную передачу авторских прав. То есть это опыт соборного сознания в рамках электронно-коммуникативных сетей» [116] . (И никаких проблем с авторским правом по сравнению с DMCA — добавлю от себя).

Такое вот изобретение Михаила Эпштейна. Посмотрел ещё одну из последних работ этого автора [117] . И память подсказывала: нечто подобное уже встречалось, что-то похожее читал… И вспомнил. У Джонатана Свифта! «Путешествия Гулливера»! Свифт описывает оригинальный способ написания книг, из которых можно составить «компендию всех искусств и наук» [118] .

116

См.: Эпштейн М.Н. Книга, ждущая авторов // Иностр. лит. 1999. № 5. С. 217-228; Он же. Из тоталитарной эпохи — в виртуальную: Введение в книгу книг // Континент. 1999. № 102. С. 355-366; «Ещё один ГУЛАГ — Архипелах Гонимых Умов, Логических Альтернатив и Гипотез»: Беседа с М. Эпштейном / Беседу вела Лиля Панн // Лит. газета. 1998. № 41, 14 окт. С. 1; 6.

117

 Эпштейн М.Н. Философия возможного. СПб.: Алетейя. 2001. С. 43-47; 180-181; 207-219; 243-247.

118

Свифт Д. Путешествия в некоторые отдалённые страны света Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей. СПб.: ТОО «Инапресс», 1993. С. 370-373.

«После этого мы пересекли двор и вошли в другое отделение Академии, где, как я уже сказал, заседали прожектеры в области спекулятивных наук.

Первый профессор, которого я здесь увидел, помещался в огромной комнате, окружённый сорока учениками. Мы обменялись взаимными приветствиями. Увидя, что я внимательно рассматриваю станок, занимавший большую часть комнаты, он сказал, что я, быть может, буду удивлён его работой над проектом, цель которого заключается в усовершенствовании умозрительного знания при помощи технических и механических операций. Но мир вскоре оценит всю полезность этого проекта; и он льстил себя уверенностью, что более возвышенная идея никогда ещё не возникала ни в чьей голове. Каждому известно, как трудно изучать науки и искусства по общепринятой методе; между тем, с помощью его изобретения самый невежественный человек, произведя небольшие издержки и затратив немного физических усилий, может писать книги по философии, поэзии, политике, праву, математике и богословию при полном отсутствии эрудиции и таланта. Затем он подвёл меня к станку, подле которого рядами стояли его ученики. Станок этот имеет двадцать квадратных футов и помещается посредине комнаты. Поверхность его состоит из множества деревянных дощечек, каждая величиною в игральную кость, одни побольше, другие поменьше. Все они сцеплены между собой тонкими проволоками. С обеих сторон каждой дощечки приклеено по кусочку бумаги; на этих бумажках написаны все слова их языка, в различных наклонениях, временах и падежах, но без всякого порядка. Профессор попросил меня быть внимательнее, так как он собирался пустить в ход свою машину. По команде этого учёного мужа каждый ученик взял железную рукоятку, которые в числе сорока были вставлены по краям станка; после того как ученики сделали несколько оборотов рукоятками, расположение слов совершенно изменилось. Тогда профессор приказал тридцати шести ученикам медленно читать образовавшиеся строки в том порядке, в каком они разместились в раме; если случалось, что три или четыре слова составляли часть фразы, её диктовали остальным четырём ученикам, исполнявшим роль писцов. Это упражнение было повторено три или четыре раза, и машина была так устроена, что после каждого оборота слова принимали всё новое расположение по мере того, как квадратики переворачивались с одной стороны на другую.

Молодые студенты занимались этими упражнениями по шести часов в день; и профессор показал мне множество томов in-folio, составленных из подобных отрывочных фраз; он намеревался связать их вместе и из полученного таким образом материала дать миру полный компендий всех искусств и наук; эта работа могла бы быть, однако, ещё более улучшена и значительно ускорена, если бы удалось собрать фонд для сооружения пятисот таких станков в Лагадо и сопоставить фразы, полученные на каждом из них.

Он сообщил мне, что это изобретение с юных лет поглощает все его мысли, что теперь в его станок входит целый словарь и что им точнейшим образом высчитано соотношение числа частиц, имён, глаголов и других частей речи, употребляемых в наших книгах.

Я принёс глубочайшую благодарность этому почтенному мужу за его любезное посвящение меня в тайны своего великого изобретения и дал обещание, если мне удастся когда-нибудь вернуться на родину, воздать ему должное, как единственному изобретателю этой изумительной машины…».

После Свифта возвратимся в конец XX столетия, к ещё одному занимательному проекту, связанному с созданием книги. Американский писатель, профессор университета Браун в Нью-Йорке Роберт Кувер в статьях «Конец книг» (The End Books) и «Гиперлитература: Рассказы для компьютера» (Hyperfiction: Novels for Computer) на страницах газеты «The New York Times» (1992. June 21; 1993. August 29) рассуждает о явлении, возникшем в Америке и распространившимся на Европу и Японию. Дело в том, пишет автор, что электронная форма представления текста с использованием гипертекстовой технологии даёт возможность читателю самому создавать многочисленные варианты и свои версии произведения, позволяет, другими словами, стать творцом текста. «Гипертекст, — формулирует Р. Кувер, — это электронный текст, написание и чтение которого осуществляется на компьютере, где не властен порядок типографской печати, его тирания и его ограничения, поскольку текст существует в нелинейном пространстве, создаваемом процессором. В отличие от печатного текста с однонаправленным движением вместе с перелистыванием страниц, гипертекст — радикально иная технология, интерактивная и многоголосная, которая утверждает плюрализм дискурса над строго определённой фиксацией текста» [119] .

119

The End of Books // The New-York Times. 1992. June 21.

Скажу сразу: я не против гипертекста и считаю, что при автоматическом построении и анализе научных текстов он крайне полезен и просто необходим. Например, при реферировании, составлении личных конспектов и сводных рефератов-подборок по аспектам содержания, приоритетным для пользователя (методы, подходы, результаты, выводы и др.). Вопрос в том, захочет или не захочет обычный читатель использовать эти технологии, что принесёт ему такая свобода творчества? Чтобы не углубляться в комментарии, сошлюсь на мнение писателя Умберто Эко (я с ним согласен), которое он высказал в своей лекции в МГУ 20 мая 1998 г.:

«Я хочу окончить лекцию панегириком тому конечному и ограниченному миру, который открывают нам книги. Вы читаете «Войну и мир» и отчаянно надеетесь, что Наташа не примет ухаживаний этого жалкого негодяя Анатоля. Вы отчаянно надеетесь, что этот восхитительный князь Андрей не умрёт и что они с Наташей проживут долго и счастливо. Будь «Война и мир» на гипертекстуальном интерактивном диске, вы могли бы переписать сюжет и создать бесконечное число «Войн и миров», Пьеру Безухову удалось бы убить Наполеона или же, если ваши историко-политические симпатии иные, Наполеону удалось бы сразить Кутузова.

Но против книги делать нечего. Вам остаётся принять закон Рока и почувствовать неотвратимость Судьбы. Гипертекстуальный и интерактивный роман даёт нам свободу и творчество, и будем надеяться, что эти уроки творчества будут иметь место в школах будущего. Но «Война и мир» подводит нас не к бесконечным возможностям Свободы, а к суровому закону Неминуемости. Чтобы быть свободными, мы должны пройти этот урок жизни и смерти, и только книги способны передать нам это знание» [120] .

120

Эко У. От Интернета к Гутенбергу // Нов. лит. обозрение. 1998. № 32. С. 14. Помимо электронных, гипертекстовые свойства проявляются и в произведениях, напечатанных традиционным способом. Примером популярной гиперлитературы такого рода может служить проза сербского писателя Милорада Павича. См.: Павич М. Ящик для письменных принадлежностей. СПб.: Азбука, 2000. 207 с. Среди других его романов можно назвать: «Пейзаж, нарисованный чаем», «Внутренняя сторона ветра», «Последняя любовь в Константинополе».

И ещё одна непростая проблема для виртуального пространства: «… я не думал, — констатировал в 2001 г. писатель-фантаст Станислав Лем, — что мир будет развиваться такими темпами. Не учёл я и патологических изменений, которые может нести с собой прогресс… Нас заливает подлинный информационный потоп. В нём огромное количество пустого шума, информационного мусора. Несчастных читателей и зрителей стремятся заманить самыми различными способами… Например, появляется поток новых книг, которые вытесняют ранее написанные, пусть даже обладающие высокими достоинствами, на какое-то кладбище книг, обрекают их на забвение. Если кто-нибудь напишет произведение, которое окажется способным циркулировать на рынке в течение каких-то 40 лет, — то это почти живой классик!» [121] .

121

«Плохо, когда всё позволено»: Беседа со Станиславом Лемом / Беседу вёл Ежи Садецкий // Нов. Польша. Варшава, 2001. № 7-8 (22). С. 108; 111.

Как в этой ситуации будет осуществляться учёт, пополнение и документальная проверка фондов, их списание? Опять повторяю свой один и тот же «наивный» вопрос: кем становится библиотекарь? Ответственным хранителем знания «без субъекта знания» или простым распределителем информации, диспетчером на сервере?.. [122] Сделаю небольшое отступление.

Неоднократно спрашивал себя, какая черта нашей профессии не то что главная, а та, которая помогает нам выстоять, казалось бы, в безнадёжных ситуациях и не только выстоять, но и сохранить надежду на лучшее? Говорят, что мы, библиотекари, консервативны. Это правда, и это справедливо не только для России, но и для остального мира. Я в этом неоднократно убеждался. Но, перефразируя классиков ленинизма, есть консерватизм и есть консерватизм! Профессиональный библиотечный консерватизм изначально строится на идее сохранения накопленного веками книжного богатства, желании не причинить ему вреда, предохранить от разрушений и гибели, защитить от нападок дилетантства и некомпетентности. Или, более лаконично: консерватизм библиотекарей есть способ защиты от некомпетентности. Наша профессия формирует особый психологический тип работника: открытого, лишённого агрессивности, выдержанного, настроенного на диалог и желающего понять, что говорит и, главное, что хочет от нас читатель. Наш консерватизм — это сдержанная реакция на нововведения и вторжение в библиотечное дело новых технологий. Исторический опыт свидетельствует, что за этим стоят поиски места под одной крышей библиотекарей и специалистов других областей знаний, поиски оптимальных вариантов сосуществования разных носителей информации, повышающих, в конечном счёте, комфортность библиотечной среды.

122

В американском фильме «Roller Ball» (режиссер Норман Джуисон, 1975) показана драматическая картина, сложившаяся в виртуальной библиотеке планетарного масштаба: в 2018 г. аннотации всех книг были внесены в память центрального компьютера планеты (под названием «Ноль») с очень сомнительной надёжностью. В результате оказалась потерянной вся информация XIV века. И вот у этого «Ноля» люди ищут ответы на свои вопросы. А кого винить в случившемся, у кого узнать, как решить проблему?

Факт, который должен нас удивлять, если бы мы к нему не привыкли. Как получается, что существуют люди, считающие нашу профессию третьестепенной? Предполагается a priori, что большинство, посещающих библиотеки, занимаются, скажем, научной работой, пользуются услугами библиотекарей-библиографов и должны это понимать. И тем не менее, лишь немногие понимают важность нашей работы.

Библиотеко- и библиографоведение — точные гуманитарные науки. С этой точки зрения библиотечная практика сводится к очень надёжной памяти и безупречному вниманию. Каждый хороший библиограф, как шахматист, который при разыскании (это — искусство) и поиске обязан рассмотреть большое число комбинаций и все их держать в памяти. Если этого качества нет, то профессиональная библиографическая деятельность недоступна. Огромную роль играет и интуиция. Творить в нашей профессии — это уметь распознавать, уметь выбирать из множества вариантов единственный, который даёт надежду. Как не хватает в литературе воспоминаний, обмена опытом, впечатлений библиотекарей и библиографов! Кто в этом виноват? Повторю вслед за академиком Н.Н. Моисеевым: «И единственная вина России состоит в том, что она — другая» [123] .

123

 Моисеев Н.Н. Универсум. Информация. Общество… С. 133.

Когда виртуальная библиотека, по замыслу её создателей (как правило, почти не учитывающих мнения библиотекарей), окажется вместилищем текстов всего человечества и станет библиотекой планетарной, как в виртуальном пространстве будет разрешаться несоответствие личностного и библиотечного знаний? «Травматическое» ожидание читателем информации в условиях дефицита времени сохранится, и, думаю, станет даже более актуальным. Будет ли традиционное пространство текстов отмирать, а вместе с ним и национальные библиотеки? Где будут обитать книги в привычной форме, только ли в домашних библиотеках? А какова вообще судьба книг, журналов и особенно газет, уже переведённых в микрофильмы и цифровую форму? Что станет с оригинальными произведениями?