Пространство
Шрифт:
— Она не злодейка. Я уверена, Кларисса сделала все, что сделала, из любви. Это больная любовь, но это любовь. И, если она не умрет, для нее еще есть надежда. И я должна надеяться.
Холден видел, как слова омывают Наоми и в ее глазах возникает непонятная ему боль. Она растянула губы, оскалила зубы. Шепот ее был непристоен и так тих, что слышать мог только он. Холден стиснул ей руку, ощутив косточки пальцев.
— Ясно, — сказала Наоми, — я буду молчать.
В груди его вспыхнул гнев. Слова дались легко.
— Я не буду, — сказал Холден. — Речь идет о безумной представительнице клана Мао, который дважды пытался погубить Солнечную систему. Она преследовала нас до самого Кольца, пыталась убить. Убить тебя. Она взорвала полный невинных людей космический корабль только ради того, чтобы испортить нам репутацию. Кто знает, сколько еще людей она убила. Если ООН решит вышвырнуть ее в космос, я сам нажму кнопку шлюза.
Молчание затянулось. Холден видел, как безнадежно понурилась Анна. Алекс вдруг захихикал, и все обернулись к нему.
— Ага, — с привычной растяжкой заговорил пилот, — подумаешь, Наоми избили до полусмерти. Пустяки, она готова об этом забыть. А вот у капитана пострадала подружка. Он — действительно жертва.
В тишине не слышалось даже дыхания. Кровь хлынула в лицо Холдену, залила уши. Ненависть, боль, ярость. Рассудок отключился, желание ударить оскорбившего его Алекса стало почти нестерпимым.
Потом сказанное дошло до него, он поймал взгляд Наоми, и все схлынуло. «Почему?» — хотел спросить он, но спрашивать не имело смысла. Это Наоми, и она уже приняла решение. Не ему здесь мстить.
Из него словно выпустили воздух. Захотелось свернуться на полу среди своих людей и проспать целую неделю. Он попытался улыбнуться.
— Ух ты, — выговорил он, — какой же я иной раз бываю дрянью.
— Да нет, — возразил Амос, — тут я тебя понимаю. Я бы сам прибил эту Клариссу за ее дела. Но Рыжик просит, а Наоми ее поддерживает, так что, думаю, надо соглашаться.
— Не поймите меня неправильно, — холодно обратился Холден к Анне, — я никогда не прощу ту женщину. Никогда. Ради вас я не стану сдавать ее ООН. Если Наоми решила оставить это дело, мне приходится соглашаться.
— Спасибо вам, — сказала Анна.
— Если что изменится, Рыжик, — сказал Амос, — дай нам знать. Я в любой момент с удовольствием сделаю из нее лепешку.
ГЛАВА 37
КЛАРИССА
Сперва она не заметила перемену. Перемена сказывалась в мелочах. Палуба, на которой раньше она спала как убитая, теперь стала жестковата. Она чаще задумывалась, что делает в своей камере ее отец в пяти миллиардах километров отсюда, если не в другой Вселенной. Она постукивала руками по решетке, чтобы услышать разницу в тоне звучания прутьев. И она ненавидела.
Ненависть была для нее не внове. Она жила с ней так долго, что все прошлое окрасилось в цвета праведного гнева. Только раньше она ненавидела Джима Холдена, а теперь ненавидела Клариссу Мао. В ненависти к себе была чистота, восхищавшая так сильно, что это казалось катарсисом. Джим Холден вывернулся из-под удара ее ненависти, не дал ей себя поглотить. А она жила в пламени и знала, что заслужила ожоги. Это походило на игру в поддавки.
Она постучала по решетке. Между звучанием прутьев было слишком мало разницы. Больше всего она мечтала на что-нибудь отвлечься. Задумалась, хватит ли силы ее имплантов, чтобы погнуть решетку или сорвать с петель дверь. Хотя это было ни к чему. Выйдя из камеры, она в лучшем случае попала бы под выстрелы астерской охраны. В худшем — оказалась бы на свободе.
Хорошо хоть, капитан перестал с ней заговаривать. Она видела, что к нему потоком ходят посетители. Она более или менее представляла, кто из охраны отвечает за него. Приходили двое марсиан в военной форме, несколько офицеров ООН. Приходили и переговаривались с капитаном Ашфордом тихими голосами людей, относящихся к себе и ко всему, что их окружает, всерьез. Такие голоса она помнила с тех пор, как подслушивала переговоры отца. И помнила, какое впечатление они когда-то производили на нее. Теперь при этом воспоминании ей становилось смешно.
Она мерила шагами свой крошечный мир. Отжималась, приседала — исполняла все бессмысленные упражнения, какие позволяла небольшая сила тяжести. И ждала кары или конца света. Во сне ее караулил Рен, поэтому она старалась поменьше спать.
И понемногу, с нарастающим ужасом сознавала, в чем состоит перемена. Она возвращалась в себя. После неудачи на «Росинанте» ей было в какой-то мере спокойно. Она от всего отключилась. Да и прежде все немного напоминало сон. Она не взялась бы сказать, началось это с убийства Рена или с того дня, как она приняла имя Мелбы Кох. Может, еще раньше. С известия, что отец арестован. Она не помнила, когда потеряла себя, но теперь возвращалась, и онемевшую совесть словно кололо иголками. Это было хуже боли, и это заставляло ее метаться по кругу.
Размышляя, она все яснее сознавала игру, которую вела с ней рыжая священница. Священница и Тилли Фэган, пожалуй, тоже. Может, Анна решила, что, если поманить ее прощением, словно подвешенной перед носом морковкой, она признается? Тогда она дважды глупа: во-первых, потому, что вообразила, будто Кларисса откажется от сделанного, а во-вторых, потому, что решила, будто ей нужно прощение. Что она его примет.
«Я хотела бы еще поговорить с тобой», — сказала Анна, и в тот момент это прозвучало искренне. Но она больше не приходила. Рассудком, сколько у Клариссы осталось рассудка, она понимала, что времени миновало не так много. В камере менялось восприятие времени и обострялось чувство одиночества. Для того камеры и придуманы. А все же Анна не пришла. И Холден тоже. И Наоми, которую Кларисса чуть не убила. О ней забыли — а почему бы и нет? Клариссе нечего было им предложить. Разве что предупреждение, что власть на корабле вот-вот перейдет в другие руки, — если это имело значение. Смешно было беспокоиться о том, кому сидеть в капитанском кресле обреченного корабля. Все равно что спорить, кто самая хорошенькая девушка в концлагере.
Но больше отвлечься было не на что, поэтому она наблюдала.
Голоса в соседней камере зазвучали по-новому. Настойчиво. Изящно одетый мужчина еще не успел подойти к ее двери, а она уже знала, что маленький спектакль движется к концу. Он остановился у решетки, заглянул внутрь. Блестящая седина, уложенная в идеальную прическу, старила мужчину. В его профессионально-отеческом взгляде скрывалась темнота. Мужчина взялся руками за решетку — словно он был здесь заключенным, а не Кларисса.
— Ты меня, наверное, не помнишь? — В его голосе слышались грусть и ласка.