Простые смертные
Шрифт:
– Д’Арнок, где… Что случилось? Где мы находимся?
– Там, где все это началось, – сказал Пфеннингер, и я так резко к нему повернулся, что у меня чуть сердце не разорвалось. На Пфеннингере была русская меховая шапка-ушанка и теплые зимние ботинки. – В монастыре Святого Фомы на Сайдельхорнском перевале. Точнее, среди развалин этого монастыря. – Он, утопая в снегу, прошел к низенькой стене и остановился возле нее, глядя куда-то вдаль. – Вам было бы легче поверить в возможность чуда, если бы вы всю жизнь прожили здесь, наверху…
Значит, это они меня сюда притащили. Но зачем?
И как? В «Лендкрузере» я совершенно точно ничего не ел и не пил.
Гипноз? Пфеннингер действительно смотрел на меня очень пристально, когда я…
Нет. Такой дешевый трюк, как гипноз, применяют только герои плохих фильмов. Слишком глупое объяснение.
И тут я вспомнил мисс Константен и нашу беседу в часовне Королевского колледжа. Что, если тогда она меня «отключила» точно так же, как сейчас Пфеннингер?
– Мы подвергли вас хиатусу [122] , мистер Анидер, – сказал Пфеннингер. – Стерли кусочек вашей памяти, чтобы проверить, можно ли вас транспортировать. Согласен, я поступил с вами не слишком деликатно, но особо нежничать мы не могли.
122
Hiatus – зияние (лат.).
Если для него или для Д’Арнока слово «хиатус» и имело какой-то смысл, то я ничего не понимал.
– Я совершенно не понимаю, о чем идет…
– Я бы, пожалуй, встревожился, если бы вы это понимали. Во всяком случае, на данной стадии.
Я потрогал голову, пытаясь обнаружить какие-то повреждения.
– И сколько времени я пребывал в этом… хиатусе?
Пфеннингер вытащил газету «Die Zeit» и протянул ее мне. На первой странице Хельмут Коль обменивался рукопожатием с шейхом Саудовской Аравии. Ну и что? Только не говорите, что и немецкий канцлер в этом замешан.
– Обратите внимание на дату, мистер Анидер. Посмотрите хорошенько.
Под названием газеты красовалась дата: «4 января 1992 года».
Что за ерунда? Это никак не может быть правдой: сегодня 2 января 1992 года!
Тогда, в машине, Пфеннингер сказал, чтобы я хорошенько запомнил, какой сегодня день. Но ведь это было всего несколько минут назад!
Ну да, и все же газета «Die Zeit» настаивала: сегодня 4 января 1992 года.
У меня закружилась голова; мне казалось, я куда-то падаю. Пробыть без сознания целых два дня? Нет, скорее всего, газета просто поддельная. Я пошуршал страницами, отчаянно пытаясь найти доказательства того, что все совсем не так, как мне кажется.
– Газета, разумеется, могла бы быть поддельной, – сказал Пфеннингер, словно читая мои мысли, – но зачем создавать себе дополнительные трудности? Ведь подобную подделку легко разоблачить.
Теперь в голове у меня была полная каша; к тому же я вдруг понял, что чудовищно голоден. Я пощупал изрядно отросшую щетину у себя на щеках. Но ведь утром я брился, это было совсем недавно, в квартире у Холли! Я пошатнулся и чуть отступил назад; я боялся этого Элайджи Д’Арнока и этого мистера Пфеннинга. Это какие-то… паранормальные… Да черт их знает, кто они такие! Кем бы они ни были, мне нужно немедленно отсюда бежать…
А куда бежать-то? Наши следы в снегу исчезали за выступом скалы. А вдруг там – цивилизованная автомобильная парковка с центром обслуживания, с нормальными телефонами? Просто ее отсюда не видно. А может, эта парковка в тридцати километрах отсюда и путь к ней преграждают ледники и бездонные пропасти? Дальний конец узкого скалистого выступа, на котором мы стояли, слегка сужался, и там росло несколько упрямых горных елей, а дальше был почти вертикальный и совершенно обледенелый обрыв и на другой стороне – неприступная, уходящая ввысь скала. Пфеннингер внимательно смотрел на меня, а Д’Арнок тем временем наливал в крышку от термоса какую-то густую, даже слегка комковатую, жижу. Я с трудом подавил желание заорать: «Вы что же, пикник здесь решили устроить?», и, до боли стиснув виски пальцами, приказал себе: немедленно возьми себя в руки и успокойся! Сейчас явно уже больше полудня. Легкая пелена перистых облачков в небе начинала приобретать неприятный металлический отлив. Я глянул на часы… и понял, что забыл их у Холли в ванной. Сделав несколько шагов, я подошел к невысокой стене, возле которой стоял Пфеннингер, и остановился в нескольких шагах от него; за стеной был довольно пологий склон, а внизу, метрах в пятидесяти, виднелась дорога. Чуть дальше был глубокий овраг с перекинутым через него довольно безобразным и вполне современным мостом; у моста имелся дорожный указатель, но на таком расстоянии мне было не прочесть, что там написано. Дорога вела к мосту – до него, по моим прикидкам, было с полкилометра, – извиваясь, спускалась по склону, погруженному в глубокую тень, и исчезала за плечом горы. Возле нас был также странный, замерзший водопад, словно воплотивший в себе ту глубочайшую тишину, что царила вокруг. Кроме нас самих, дорожного указателя, моста и дороги, никаких других признаков конца ХХ века не было.
– Зачем вы притащили меня сюда? – спросил я.
– Мне показалось, что это будет очень кстати, раз уж мы все равно находимся в Швейцарии, – сказал Пфеннингер. – Но сейчас первым делом нужно позаботиться о вашем желудке: вы же с четверга ничего не ели.
Д’Арнок уже стоял рядом со мной, держа в руках исходившую паром крышку от термоса. Я почувствовал аромат куриного бульона с шалфеем, и в животе у меня забурчало.
– Осторожней, язык не обожгите.
Я подул на бульон и сделал осторожный глоток. Было вкусно.
– Спасибо, очень вкусно.
– Я дам вам рецепт.
– Быть погруженным в хиатус и в этом состоянии переместиться в пространстве – это для мозга почти как одновременный взрыв двух ручных гранат, однако… – Пфеннингер смахнул снег с невысокой стенки и жестом пригласил меня сесть с ним рядом, – нам все же требовалось подвергнуть вас некоему… карантинному периоду, если можно так выразиться. Нельзя же было сразу допустить вас в наши владения. Вы находились в одном шале близ Обервальда с полудня второго января, это недалеко отсюда, а сюда мы вас перенесли сегодня утром. Этот пик называется Галмихорн; а вон тот – Лекихорн; а дальше – уже Сайдельхорн.
– Вы сами из этих мест, мистер Пфеннингер? – спросил я.
Пфеннингер внимательно на меня посмотрел.
– Из этого кантона. Я родился в Мариньи в 1758 году. Да, в 1758-м. Я учился, стал инженером и весной 1799 года, будучи на службе у Гельветической республики [123] , прибыл сюда, чтобы наблюдать за восстановлением предшественника вон того моста, соединяющего края глубокой пропасти.
Ну, приехали! Если Пфеннингер действительно верит в то, что мне рассказывает, то у него, безусловно, не все дома. Я повернулся к Д’Арноку, надеясь на его здравомыслие и поддержку.
123
Гельветическая республика существовала на территории Швейцарии в 1798–1803 годах; старинное название Швейцарии – Гельвеция.
– А я родился в 1897 году, – весело сказал Д’Арнок, – и был очень-очень далеким подданным королевы Виктории – моя семья проживала в домишке из камня и торфа на острове Питт, в трехстах километрах к востоку от Новой Зеландии. Когда мне стукнуло двадцать, мы с моим кузеном сели на судно, перевозившее овец, и отравились в Крайстчерч. Так я впервые оказался на Большой земле, впервые – в борделе и впервые – на пункте регистрации новобранцев. Да, я стал «анзаком» [124] – выбор, собственно, был невелик: либо приключения в чужих странах во имя короля и империи, либо еще шестьдесят лет жизни среди овец на острове Питт, богатом дождями и инцестуальными связями. Я прибыл в Галлиполи, и вы, зная историю Великобритании, можете догадаться, что меня там ждало [125] . Мистер Пфеннингер после войны отыскал меня в Англии, в госпитале близ Лайм-Риджиса. Я стал Анахоретом в двадцать восемь лет и с тех пор сохраняю и свою моложавость, и свою привлекательность, хотя через неделю мне стукнет девяносто четыре. Так что берегитесь, Лэм! Вокруг вас – сплошные психи!
124
Так называют солдат Австралии и Новой Зеландии.
125
В 1915 году, во время Первой мировой войны, там проводилась кровопролитная Дарданелльская операция.