Простые смертные
Шрифт:
– Если снимок возьмут, то конечно, – сказал я. – Только ты обязательно…
И тут буквально у нас над головой зарокотал вертолет, с земли взметнулись тучи песка и пыли. Мы с Азизом дружно пригнулись. «Кобра»? Странно. Из соседнего дома вынырнули ребятишки; они что-то кричали, показывая на поднятые вертолетом тучи пыли, а потом один из них символически швырнул ему вслед камень. Затем из дома выглянула женщина в хиджабе, с тревогой окликнула детей, метнула в нашу сторону враждебный взгляд и тут же исчезла за закрытой дверью. Мы уже подобрались настолько близко к Фаллудже, насколько это вообще было возможно – мы были практически на расстоянии посланного игроком в гольф мяча от «клеверного листка» на пересечении шоссе Абу-Грейб с шоссе № 10. На юг в раскаленном, как в духовке, дрожащем мареве тянулась вереница автомобилей с весьма раздраженными водителями; автомобили то и дело скапливались озерами у КПП, подъезд к которым всегда был блокирован морпехами и парочкой «Брэдли», которые практически можно было счесть мини-танками. Причем КПП, тот, что находился сразу за «клеверным листком», был с обеих сторон окружен земляным валом, созданным явно с помощью бульдозеров, поверх которого тянулась настоящая стена из земли и камня с колючей проволокой. Сегодня в Фаллуджу никого не пропускали, а оттуда выпускали только женщин и детей.
Слухи о передвижной больнице для беженцев, организованной несколькими врачами-иракцами, оказались правдой. Насер моментально оказался внутри и уже записывал интервью благодаря имевшемуся у него удостоверению журналиста «Аль-Джазиры», которое было в той же степени подлинным, что и мой боснийский паспорт. Мы с Азизом на какое-то время присоединились к нему. На сотню пациентов приходилось всего два врача и две сестры; в распоряжении у них были лишь подаренные им коробки с предметами первой медицинской помощи; кроватей не было вовсе; больные лежали на одеялах, постеленных прямо на пол в просторном помещении, некогда, видимо, являвшим собой изысканную гостиную. Карточный стол отлично сгодился в качестве операционного, но анестетиков не было и в помине. Большинство пациентов страдали от боли разной интенсивности; некоторые находились в агонии, а кое-кого из умерших даже не успели вынести. Моргом служила одна из внутренних комнат, где лежали шесть невостребованных тел. Там жужжало такое количество мух и стоял такой жуткий смрад, что даже рядом находиться было невыносимо. Несколько парней рыли в саду могилы. Медсестры пообещали распределить детское питание, а врачам больше всего были нужны болеутоляющее и бинты.
Пока Насер брал интервью, Азиз сделал несколько снимков. Меня представили как боснийского кузена Насера, тоже сотрудника «Аль-Джазиры», но неприязненное отношение к любым иностранцам чувствовалось здесь настолько сильно, что мы с Азизом вскоре ушли, решив подождать Насера в машине и дать ему возможность спокойно заниматься своим делом. Но машина так накалилась, что мы сели возле нее на край разбитого тротуара и выпили по полной бутылке воды. Даже весной в этой чертовой Месопотамии стояла такая жара, что можно сколько угодно пить с утра и до вечера и ни разу не испытать ни малейшей потребности помочиться. Было слышно, как чуть западнее, в Фаллудже, примерно в километре отсюда, идет перестрелка; каждые несколько минут раздавались довольно сильные взрывы. В воздухе стояла вонь горящих покрышек.
Азиз отнес камеру в машину и вернулся с сигаретами. Он протянул пачку мне, но я еще не успел докурить свою сигарету, так что он прикурил у меня и сказал:
– Буша я понимаю. Буш-отец ненавидел Саддама. Потом еще эти башни-близнецы – естественно, ему хотелось отомстить. Америке нужно много нефти, у Ирака есть нефть, так что нефть Буш получил. А друзья Буша получили деньги. «Халлибертон», снабжение, оружие – много денег. Плохая цель, но я понимаю. А вот почему твоя страна, Эд? Что здесь нужно Британии? Британия тратит здесь много-много долларов, Британия теряет здесь сотни людей – во имя чего, Эд? Я не понимаю. Когда-то давно люди говорили: «Британия – это хорошо, Британия – это джентльмен». Теперь люди говорят: «Британия – американская шлюха». Почему? Я хочу понять.
Я судорожно пытался подобрать подходящий ответ. Неужели Тони Блэр действительно поверил, что у Саддама Хусейна есть ракеты, способные уничтожить Лондон в течение сорока пяти минут? Неужели он действительно поверил в фантастическую идею насаждения на Среднем Востоке либеральной демократии и в возможность спокойно наблюдать за тем, как эта демократия там будет распространяться? Я уныло пожал плечами:
– Кто его знает…
– Аллах знает! – твердо заявил Азиз. – Блэр знает. Жена Блэра знает.
Господи, да я бы отдал год жизни за то, чтобы заглянуть в мысли нашего премьер-министра! Даже, может, три года! Он ведь умный человек. Об этом свидетельствуют, например, его ловкие увертки во время интервью. Неужели он не думает, глядя на себя в зеркало: Ох, Тони, а ведь этот проклятый Ирак совсем разгромлен, и все там теперь вверх тормашками – так зачем же, зачем ты слушал Джорджа Буша?
Прямо над нами крутился беспилотник. Почти наверняка – с вооружением на борту. Я подумал о том, кто им управляет, и представил себе стриженного ежиком девятнадцатилетнего юношу-оператора по имени Райан где-нибудь на базе в Далласе, который, посасывая через соломинку ледяное фрапучино, вполне способен сейчас выпустить из этого беспилотника ракету и уничтожить всех, кто находится и в самой больнице, и рядом с ней, а сам даже запаха горелого мяса не почувствует. Для этого «рядового Райана» и больница, и мы – это всего лишь пиксельные точки на экране, которые под воздействием высокой температуры слегка дергаются, превращаясь из желтых в красные, а затем в голубые.
Потом беспилотник улетел, и я заметил, как белый грузовик-фургон на большой скорости взбирается сюда по грязной разбитой дороге от пропускного пункта. У дверей больницы грузовик резко затормозил, и водитель – голова его была обернута окровавленной куфией – выпрыгнул из кабины и бросился к дверце пассажирского сиденья. Мы с Азизом подошли поближе, чтобы ему помочь. Шофер, примерно моих лет, вытащил из машины что-то завернутое в простыню. Он попытался сделать несколько шагов, но споткнулся о шлакоблок и упал, прижимая сверток к груди. Мы помогли ему встать, и я увидел, что на руках у него – мальчик лет пяти или шести. Ребенок был без сознания, лицо его покрывала мертвенная бледность, а из уголка рта ручейком стекала кровь. Мужчина, лихорадочно сверкнув глазам, выпалил пулеметную очередь арабских слов, из которых я понял только слово «доктор», и Азиз повел его в больницу. Я последовал за ними в то просторное помещение, которое когда-то служило гостиной. Там медсестра пощупала мальчику пульс, но ничего не сказала и позвала одного из врачей, возившегося с пациентом в дальнем углу. Он что-то крикнул ей в ответ, но к нам не подошел. Когда мои глаза привыкли к полумраку, царившему в доме, я увидел Насера, который разговаривал с каким-то стариком со странным, ничего не выражавшим лицом; на нем была потрепанная куртка, и он все время обмахивался веером. Затем возле меня вдруг оказался какой-то человек с тихим, вкрадчивым голосом – от него даже здесь отчетливо пахло кремом после бритья – и принялся задавать мне какие-то сложные вопросы на диалекте; мне показалось, что в этих вопросах таится угроза, но я сумел разобрать только слова «Босния», «Америка» и «убить». Свою пылкую речь он завершил красноречивым жестом, проведя пальцем по горлу и как бы перерезая его. Я то ли кивнул, то ли покачал головой, надеясь внушить ему ту мысль, что вообще-то я его понял, но все эти вопросы слишком сложны, чтобы я мог немедленно на них ответить. Затем я повернулся и пошел прочь. Но тут же совершил глупость: оглянулся – и зря, потому что этот тип пристально смотрел мне вслед. Азиз вышел следом, и когда мы снова присели на тротуар под прикрытием своей полу-«Короллы», он сказал:
– Он из милиции. Он тебя испытывал.
– И что, прошел я испытание?
Азиз не ответил. Немного помолчав, он сказал:
– Я – за Насером. Если тот человек придет, прячься. Если придут люди с оружием… тогда прощай, Эд.
И Азиз поспешил назад, в больницу. Местность вокруг была совершенно открытая, какой-то пустырь, на котором совершенно негде было укрыться. Но в отличие от предыдущей встречи возле мечети, когда меня чуть не взяли в плен, сейчас у меня было время подумать. И я стал думать об Аоифе, о том, как она сидит в классе у миссис Ваз, учительницы начальной школы Стоук-Ньюингтон, и поет «Somewhere over the Rainbow». Потом я подумал о Холли – как она в убежище для бездомных неподалеку от Трафальгарской площади помогает какому-нибудь сбежавшему из дома ребенку заполнить бланк социального обеспечения.
Но человек, вышедший из дверей больницы шагах в двадцати от меня, оказался не Азизом, не Насером и не каким-нибудь воинственным исламистом, размахивающим автоматом Калашникова образца 1947 года. Это был водитель того белого грузового фургона, отец раненого мальчика. Он смотрел куда-то вдаль, мимо своей машины, в сторону Фаллуджи, где вертолеты – так-так-так! – строчили из пулеметов по толпе в четверть миллиона людей.
А потом рухнул на землю и зарыдал.
– Вот я тебя где поймал! – Дэйв Сайкс вошел в мужской туалет гостиницы «Маритим», когда я уже мыл руки, думая о том, какой драгоценностью является вода в Ираке. Оркестр в банкетном зале наяривал джазовую версию «Lady in Red» Криса де Бурга. Дэйв огляделся в просторном гулком пространстве. – Да тут можно состязания по гольфу устраивать!
– И весьма элегантные, – сказал я. – Пол тут из настоящего мрамора.
– Классное местечко! В самый раз для мафиозных разборок. А в пяти кабинках можно поставить пятерых пулеметчиков.
– Хотя, пожалуй, в день свадьбы вашей родной дочери не стоит.
– Да, пожалуй, действительно не стоит. – Дэйв подошел к писсуару и расстегнул молнию на брюках. – Помнишь сортир в «Капитане Марло»?
– Вспоминаю с любовью, как ни странно это звучит. Там, помнится, было замечательное граффити. Не то чтобы я сам когда-нибудь вносил свой вклад в украшательство тамошних стен, но все же…