Просвещенные
Шрифт:
Нам очень понравилось становиться напротив друг друга и одновременно нырять, плывя под водой до сближения, цепляясь при этом за камни на дне. И тут я увидел её фантастически припухшие соски на смешной детской груди и совсем обалдел, потому что я уже дрочил вовсю и потому что такой красоты воочию, при оптическом увеличении, производимом коварной морской водой, я ещё не видел! Оля смеялась и хохотала от восторга – она и не подозревала, глупенькая, какое впечатление на меня производит. Ей просто понравилось нырять одновременно вместе со мной… И мы ныряли до посинения. Просто уже зуб на зуб не попадал. А наши мамы сидели
Этим же вечером я получил другое, не менее потрясное впечатление – в сумерках, когда мы ложились спать, я разделся первым и нырнул под одеяло, и в этом не было ничего такого, а потом Оля, стесняясь, погасила свет, содрала с себя платье, и я увидел её голенькой, не в купальных, а в повседневных трусиках, и это было очень эротично! И этой ночью я по привычке начал дрочить, и вдруг, к полному моему удивлению, у меня между ног изверглась какая-то жидкость – впервые за год неустанной работы. Я был потрясён и напуган одновременно – но даже и в мыслях не было, что случилось что-то не так или что я заболел. Инстинктивно я понимал, что так и должно быть!
Мой роман продолжался всё оставшееся время – наверное, Оля даже начала о чём-то догадываться. Но, увы, он так и не развился до чего-либо. За три дня до нашего отъезда мама Оли простудилась и слегла с высокой температурой. Мы с моей мамой стояли на санаторной площади и ждали автобуса, который должен был отвезти нас до Ялты, а там – троллейбус до Симферополя. Стояли и откровенно скучали. Всё кругом уже надоело. И вдруг! Откуда ни возьмись появилась моя Оля! Она подбежала к нам и залепетала:
– Меня мама отпустила с вами попрощаться – мы ведь больше не увидимся, потом уезжаем к себе в Киев…
Я смотрел на неё и цепенел. Меня, идиота, заклинило. Я-то понимал, что она ко мне прибежала – это было слишком очевидно, сто пудов! И мне отчаянно жалко было её терять, так же, как и ей меня. Ну, попроси ты у неё адрес, скотина! И она напишет тебе его! А я молчал, сучка поднебесная, потому что уже точно понимал: я к ней в ближайшие годы не приеду, это абсолютно невозможно, и она – ко мне, и мы больше, несмотря ни на какой адрес, больше никогда не увидимся. И у меня не нашлось даже каких-то тёплых, романтических слов для моей любимой. Я, сука, не сумел ничего ей сказать. Набычился, как полный идиот!
Моя мама ничего не замечала, а Оля ещё немного подождала (моих несказанных слов!), потом повернулась и, не дождавшись автобуса, спокойно пошла… И даже не оглянулась! Напрасно я выворачивал шею, пытаясь ухватить последний мимолётный момент – она тихо пропала. Навсегда. О, как я проклинал себя ещё много лет! Как я дрочил на неё безостановочно!
Но события в жизни мелькали и затмевали одно другое. Той же осенью папа внезапно предложил маме поехать в Ленинград – надо же вывозить парня посмотреть небывалые архитектурные красоты!
Целыми вечерами папа и мама что-то строго обсуждали и что-то делили. Решено было, что мы поедем на ноябрьские праздники, когда по календарному совпадению вместе с праздниками выпадают на отдых и выходные – четыре календарных дня.
Я впервые узнал, что у нас, оказывается, существуют не только деревенские родственники где-то в Тверской и Ярославской областях, но есть ещё и какой-то двоюродный папин брат в Ленинграде, который, впрочем,
Мой папа, к моему полному удивлению, полжизни старался его найти, всё писал письма в разные инстанции, и, представьте себе, к моменту нашей предполагавшейся поездки в Ленинград он нашёлся! Жил совершенно один, написал нам какое-то трогательное письмо, и вот теперь папа намеревался с ним повстречаться и ужасно волновался, и переживал – потому что никогда его не видел, и потому что не знал, как обо всём об этом, с учётом запутанности ситуации, сказать своему псевдо-двоюродному брату.
Однако для простоты ситуации папа строго-настрого предупредил меня, что мы едем в Ленинград, и дядя Толя, или Анатолий Иванович Вилин, – реально его двоюродный брат, и чтоб я не наворачивал там. Что он псевдо. В общем, я изрядно запутался.
Билетов, как водится, достать на ночной поезд было невозможно. И папа купил нам всем билеты на дневной поезд, который приходил в Ленинград аж в десять часов вечера. По этому поводу почему-то никто особенно не тревожился. Более того, папа легкомысленно решил, что мы поедем прямо сразу к его новоявленному законному двоюродному брату, который жил где-то в центре города, а уж на следующий день поедем к дяде Толе, потому что они жили в переполненной двухкомнатной квартире аж за чертой города, на станции Фарфоровская. И вот мои родители дали телеграмму этому найденному двоюродному брату – прямо накануне посадки в поезд, и мы с чистой совестью двинулись на вокзал и замечательно поехали дневным поездом.
Был вечер 7 ноября. Понятное дело, когда мы выбрались, наконец, из поезда и вышли на привокзальную площадь, весь город гулял. Вообще-то я подобной гульбы никогда не наблюдал, в том смысле, что обычно мы уезжали на праздники на дачу, и я и не подозревал, что подобное происходит в покинутом городе. А тут воочию толпы пьяных, орущих невесть что. И все ждали салюта, как пояснил папа.
Мы были уже порядком измотаны дорогой, о чём родители почему-то тоже не подумали. И нас, ясен перец, никто не встречал – папа не догадался просить об этом новоявленного кузена. В общем, пришлось папочке подхватить два тяжёлых чемодана, отчего его всего перекосило, и мы поплелись на угол Невского, как пояснила мне мама, чтобы сесть на автобус, который ехал прямо до Зимнего дворца. Где-то там рядом и жил этот кузен. Папа бормотал, что ничего страшного, что ехать вот тут очень близко, так что сейчас мы, уже совсем скоро, доберёмся до кровати.
Конец ознакомительного фрагмента.