Против Рубена Волфа
Шрифт:
– Эй, Руб?
Тишина.
– Эй, Руб? Руб?
Сегодня ночью есть только я и она, у меня под одеялом.
Отзвуки образов.
Они пляшут на потолке, а во мне растет надежда.
Золотые зайчики будущего во тьме темноты.
Последняя попытка:
– Эй, Руб? Руб?
Бесполезно.
Все, что мне остается, – надеяться, что завтра я буду драться хорошо и что она все-таки придет.
– Но она ненавидит драки, – говорю я себе. – Зачем же она пойдет? – И новые вопросы: – Затем ли она придет, чтобы посмотреть на меня?
Образы повсюду.
Ответов – нигде.
И тут, в глухой ночи, в слушающей тьме, Руб произносит такие странные слова. Фразу, которую я по-настоящему пойму лишь много позже.
Он говорит:
– Знаешь, Кэм, я вот думал об этом, и мне кажется, что твои деньги мне нравятся больше моих.
И мне остается лежать в кровати, думать без слов. Думать.
13
Иногда мне хочется иметь кулаки получше. Попроворнее, и чтобы руки были ловчее, а плечи крепче. Обычно такие мысли посещают меня в постели, но сегодня они приходят, когда я сижу в раздевалке, дожидаясь вызова на ринг. Не знаю. Но вот жаль, что я не Громобой. А вот бы так идти сквозь толпу и взбираться на ринг, чтобы побеждать, а не просто драться.
– Кэмерон.
Вот бы уметь посмотреть противнику в глаза и заявить, что я его прикончу.
– Кэмерон.
Вот бы стоять над ним и приказывать: «Вставай!»
– Кэмерон!
Наконец Рубу удается захватить мое внимание. Для этого приходится шлепнуть меня по плечу – прорваться сквозь облако грез. Я сижу в раздевалке, ветровка накинута, дрожу. Перчатки висят на руках мертвым грузом, и, кажется, я рассыпаюсь на части.
– Ты идешь на ринг или что? – Руб встряхивает меня.
«Она здесь», – думаю я, и на этот раз говорю это и вслух. Своему брату. Тихонько.
– Она здесь, Руб.
Он смотрит на меня внимательнее, не понимая, о ком это я.
– Здесь, – продолжаю я.
– Кто?
– Ну, Стеф, та самая, знаешь?
– Кто?
«Да что ж такое!» – восклицаю мысленно.
А вслух по-прежнему ватно:
– Стеф – с собачьих гонок.
– И что?
Он уже досадует и готов поднять меня и швырнуть в толпу.
– И все на свете, – я не замолкаю. Я по-прежнему вареный. Порожний. – Я ее видел пару минут назад, выглядывал в щель.
Руб отходит.
– Господи Иисусе. – Он отходит и возвращается. Теперь он спокоен. – А ты выйди, и все.
– Ладно. – Но никакого движения.
Руб, все еще спокойно:
– Иди.
– Хорошо.
И я понимаю, что должен встать.
Я поднимаюсь, Руб распахивает дверь пинком, и мы выходим. В зале все люди на одно лицо. Это она. Стефани.
Все расплывается.
Все путается.
Перри Коул – орет.
Рефери.
Без грубостей, парни.
Бой по правилам.
Ладно.
Давай.
Держись на ногах.
Упал – подымайся.
Гонг, кулаки, бой.
Он начинается, и первый раунд – смерть.
Второй раунд – гроб.
Третий – похороны.
Соперник у меня не такой уж крутой боец, просто я не могу включиться. Я не здесь. Я так боюсь оказаться на полу, что смиряюсь с этим. Я согласился с этим, почти как если бы решил не сопротивляться, чтобы не усугублять.
– Вставай, – слышу я искаженный крик Руба, оказавшись на полу первый раз. Кое-как встаю.
Второй раз только взгляд в его глаза заставляет меня подняться. Ноги ноют, я шатаясь, отступаю к канатам. Опереться. Повиснуть.
В третий раз я вижу ее. Вижу ее, и остается только она. Остальные растворились, в зале – только Стефани, смотрит. Зал пустой, она одна. Ее глаза переполняются красотой, а стоит она так, что я рвусь к ней, чтобы она помогла мне подняться.
«Я хожу только из-за собак, они чудесные», – слышу я ее слова.
«Какая странная фраза», – думаю я и тут понимаю, что слышу сказанное вчера. А сегодня она стоит молча и с торжественными, плотно сжатыми губами следит, как я пытаюсь подняться на ноги.
В четвертом раунде я дерусь. Я воспрянул.
Я увожу голову от столкновения с кулаками противника и сам наношу несколько ударов. Кровь наполняет мои грудь и живот. Проникает под трусы.
Песья кровь.
Чудесный пес?
Как знать, ведь в пятом раунде меня отправляют в нокаут, причем я не просто не могу встать. Нокаут такой, что я вырубаюсь, теряю сознание.
Пока я в отключке, меня заполняет она.
Я вижу ее, мы на бегах, только мы с ней на трибуне, и она меня целует. Льнет ко мне, и у ее губ такой славный вкус. Это нестерпимо. Я: одна рука легко гладит ее лицо, другая нервно теребит ворот ее рубашки. Она: губами касается моих губ, ладонями гладит меня по ребрам, медленно. Легко, так легко.
Ее губы.
Ее бедра.
Ее пульс – в моем.
Так легко, еще легче.
Еще…
– Легче, – слышу я голос Руба. – Полегче с ним.
Проклятье, я очнулся.
Опозорился и очнулся.
Еще немного, и я снова стою, но обвиснув на плечах Руба и Бугая, любезно сиганувшего через канаты нам на помощь.
– Оклемался, паря? – спрашивает Бугай.
– Да, – вру я в ответ, – оклемался. – И Руб с Бугаем выносят меня с ринга.
В зале стало темней, а мое зрение в параличе. Сегодня стыд течет у меня по боку, а флуоресцентные лампы лупят по мне. Выцарапывают мне глаза. Слепят.