Против течения
Шрифт:
Как, когда это произошло, что Леший перестал любоваться ею, перестал хватать в охапку и целовать? Когда последний раз они шептались в полумраке спальни – Марина смеялась, а он ласкал ее вздрагивающую от смеха грудь? Когда все между ними стало так обыденно, привычно и скучно, что понадобилась Кира, чтобы вспомнить былую страсть и нежность?
Марина жила, все время словно проверяя языком ямку во рту от вырванного зуба – болит? Не болит? Зажило? Нет, не заживало,
Пока Марина предавалась размышлениям, пошел дождь, и она, раскрыв зонтик, побежала к троллейбусной остановке – там на лавочке сидел высокий бородатый мужчина. Марина взглянула мельком, потом, нахмурясь, посмотрела пристальней: Арсений? Отец Арсений? Она не верила своим глазам – вот только что, какие-то полчаса назад она о нем думала! Арсений был в обычной одежде, а длинные волосы, завязанные в хвост, убрал под воротник, но все равно сразу было видно священника. «А поседел-то как! – подумала Марина, разглядывая его. – И мрачный…»
– Марина! – сказал отец Арсений и поднялся. – Марина Злотникова. Надо же. Рад вас видеть.
– Здравствуйте! Откуда вы в наших краях?
– Да вот, приехал по делам. Как вы поживаете?
– Спасибо, у меня все хорошо, – совершенно искренне ответила Марина, потом вспомнила про Лёшку: – Ну, почти хорошо. Так, неприятности небольшие. А я много думала о вас. Вы мне так помогли. И я… Вы знаете, что со мной случилось – там, в деревне? Не знаю, как это назвать… Я увидела… свет. – Лицо Марины озарилось улыбкой: она вспомнила свое невероятное переживание, когда на крутом берегу Кенжи все ее существо наполнилось Любовью и Светом, да так, что она едва не воспарила над землей!
– Рад за вас! И я вас вспоминал. Жаль, что нам больше не довелось пообщаться.
– Может быть, нам пойти куда-нибудь? Кофе выпьем, поговорим? Или… вы заняты, наверное?
– Нет, ничем я не занят.
– Послушайте! А пойдемте к нам в гости? Правда, пойдемте!
– Ну, пойдемте. Спасибо.
– Вы надолго в Москву?
– Послезавтра уезжаю. Я тут… у родственников.
Марина чувствовала идущую от него волну черной тоски – что-то произошло с ним… с его ребенком? Он посмотрел, наконец, ей
У Арсения покраснело и сморщилось лицо, он заплакал, прикрывшись рукой, а Марина лихорадочно заметалась в поисках носового платка. «Почему у меня никогда его нет, почему?» Нашла пачечку бумажных, трясущимися руками вытащила один, стала совать Арсению. Она не знала, что делать: если бы он не был священником, давно бы уже обняла, чтобы утешить, а так… можно ли?
– Простите! Год прошел, а все никак…
– Да разве можно привыкнуть? Чем, чем я могу вам помочь?
– Уже помогаете. Спасибо! Вот поплакал с вами, а то и не с кем.
– А как?.. Даже спросить боюсь… Как матушка ваша?
– Плохо. Вот приехал, хотел узнать, как дело мое – я сразу прошение подал о переводе, но что-то не движется. Не может Наташа там больше жить, реку эту видеть не может, город. В Москву уехала, к матери. А мне тоскливо одному. Ей-то тяжелее, чем мне, я понимаю.
– Конечно, она мать.
– Да, мать. Но мне вера помогает, а она… Она-то и всегда больше в меня верила, чем в Бога, а теперь совсем…
– Ожесточилась?
– Да.
– А вы?.. Не ожесточились?
Арсений посмотрел на Марину.
– Вы же не думаете, что я служил Богу, надеясь на его особое ко мне отношение?
– Нет.
– От несчастья никто не застрахован, никто. Эх, если б нам удалось в другое место перевестись! А там все о нем напоминает, и река везде видна, куда ни пойди…
– Он… утонул?
– Да.
– А сколько ему было?
– Семь лет. Один у нас был, единственный. Наташа больше не может родить…
– Горе какое…
И Марина заплакала сама. Они так никуда и не ушли с этой лавочки – все сидели в стеклянном закутке, все говорили и говорили. Дождь прошел, троллейбусы подъезжали, с шипением раскрывали двери, кто-то входил-выходил, а они ничего не замечали.
– Совсем я вас заговорил, простите. У вас же дела, наверное.
– Нет, нет, ничего. Я все думаю, как бы помочь вам.
– Да чем тут поможешь.
– Вы ведь не захотите, чтобы я с вами туда пошла?
– Куда?
– Ну, туда. Как это у вас называется? Управление делами? А я могла бы помочь прошение ваше сдвинуть. Да вы и сами могли бы, но вам нельзя, для себя нельзя, а мне можно.
Конец ознакомительного фрагмента.