Против тьмы
Шрифт:
— Я нисколько не обвиняю вас, вовсе нет. Но не припомните ли вы нашу долгую беседу, тогда, на Рождество в Кардиналз-Фолли? Она началась с того, что вы рассказали нам об алхимиках и о том, как они добывали золото из неблагородных металлов.
Де Ришло кивнул.
— Да, и вы высказали сомнение, что такое возможно. Тогда я привел вам в пример Гельвеция, который резко критиковал алхимиков, отказываясь верить их заявлениям, но однажды смог сам превратить в золото маленький кусочек свинца. Это удалось сделать с помощью красноватого порошка, который ему показал один человек в Гааге в декабре 1666 года, и небольшое количество которого забилось — едва ли случайно — ему под ноготь.
— Верно, — проговорил Саймон, — я тогда был скептиком, но очень заинтересовался и позже не поленился проверить то, что вы рассказали. Именно свидетельство Спинозы произвело на меня огромное впечатление, поскольку он был здравомыслящим и непредубежденным человеком.
— Но и Гельвеций тоже.
— Я знаю. Во всяком случае я раскопал такой факт: Повелиус, главный эксперт Голландского монетного двора, семь раз исследовал этот металл вместе с лучшими ювелирами Гааги, и все они единодушно признали его чистым золотом. Конечно, остается возможность, что Гельвеций подсунул им кусок золота, добытого обычным путем, но вряд ли он пошел бы на подобное мошенничество — для этого у него просто не было оснований. Он всегда заявлял о своем неверии в алхимию и честно признался, что стащил порошок у незнакомца, когда тот показывал его, так что лично для себя он не смог извлечь из обмана никакой выгоды. Затем я познакомился с экспериментами Беригорда Пизанского и Ван Гельмонта.
— И что вы думаете о них? — с интересом спросил герцог.
— Они сильно поколебали мое неверие. Ван Гельмонт был величайшим химиком своего времени и, подобно Гельвецию, всегда отрицал идею трансмутации — превращения неблагородных металлов в золото — до тех пор, пока какой-то незнакомец не дал ему немного таинственного порошка, с помощью которого ему это удалось. И у него, опять-таки, не было личной заинтересованности в успехе.
— Есть масса других примеров, — заметил герцог. — Раймон Лалли изготавливал золото для английского короля Эдуарда III, Джордж Рипли дал родосским рыцарям алхимического золота на сумму сто тысяч фунтов стерлингов. Император Август Саксонский оставил после себя 10 миллионов риксдалеров, а авиньонский папа Иоанн XXII — 25 миллионов флоринов, суммы просто гигантские для того времени. Оба были бедняками и со своими скудными доходами не смогли бы собрать подобные состояния и за сотню лет. Но оба были алхимиками, и наличие столь огромного количества золота, обнаруженного в их сундуках после смерти, может быть объяснено только тем, что им был известен секрет превращения металлов.
Саймон кивнул.
— Я знаю. И если ставить под сомнение клятвенные утверждения таких людей, как Спиноза и Ван Гельмонт, как можно верить тем ученым, которые утверждают, что способны измерить расстояния до звезд?
— Разница лишь в том, что массовое сознание не воспринимает научные истины, пока они публично не продемонстрированы и не обращены к общей выгоде. Всем известно чудо превращения серы в огонь, поскольку каждый может видеть это по двадцати раз на дню, для чего достаточно извлечь коробок из кармана и чиркнуть спичкой. Но если бы этот секрет ревностно охранялся небольшой кучкой избранных, общественное мнение считало бы его невозможным. Алхимик находится именно в таком положении.
Он стоит в стороне от мира и безразличен к нему. Чтобы добиться успеха, он должен быть абсолютно чист, и золото для него — пыль. Как правило, он производит его в небольшом количестве, достаточном лишь для того, чтобы удовлетворить его скромные потребности, но это вовсе не означает, что он лжец
— Конечно, — согласился Саймон, по своей привычке увлекшись беседой настолько, что позабыл обо всем остальном. — Что касается металлов, все они состоят из серы и ртути и могут быть получены посредством солей. Металлы — плоды минеральной природы, и низшие из них остались «незрелыми» лишь потому, что затвердели прежде, чем сера и ртуть успели соединиться в нужной пропорции. Этот порошок — или философский камень, как его называют — является ферментом, который усиливает исходный природный процесс и под воздействием которого неблагородные металлы «дозревают» до золота.
— Именно так. Но не хотите ли вы сказать, что и сами стали экспериментатором?
— Нет, — покачал головой Саймон. — Я очень скоро понял, что это означает прожить всю жизнь аскетом — что вовсе не для меня, не говоря уже о вполне возможной неудаче. Кроме того, очевидно, что превращение металлов лишь символизирует овладение главной тайной — превращение материи в свет. Металлы подобны людям, и низшие соответствуют только что рожденным; постепенно те и другие очищаются: металлы — путем геологических катастроф, люди — путем перевоплощений, а таинственный фермент, превращающий свинец в золото, в духовном мире имеет своим аналогом эзотерическую инициацию, поднимающую дух человека к свету.
— И это было тогда вашей целью?
— В некотором смысле. Вы знаете, одно цепляет другое. Я обнаружил, что все это сильно связано с каббалой и, будучи евреем, я принялся изучать эзотерическое учение моего народа.
Де Ришло кивнул.
— Нет сомнения, вы нашли в нем массу интересного.
— Да, поначалу дело шло туго, но затем, проглотив предварительно, для общего развития, некоторое количество популярной литературы, я прочел книгу Зохар и кое-что из Мидрашим. Только потом передо мной забрезжил свет.
— Наверное, вы, как и большинство людей, которые много читали и хорошо знакомы с жизнью, начали считать, что наша наука крайне однобока и мы утеряли знания, хорошо известные в древнем мире.
— Верно, — вновь улыбнулся Саймон. — Я всегда был законченным скептиком. Но, едва начал изучать все эти вещи, я обнаружил массу свидетельств, говорящих о существовании тайных сил, которыми можно овладеть и пользоваться.
— Да. Многие прибегают к каббале для повышения своего благосостояния. И тут-то, наверное, вам и подвернулся Моката.
Саймон слегка содрогнулся, услышав это имя, и глубже закутался в пальто.
— Я познакомился с ним в Париже, — проговорил он, — в доме французского банкира, с которым мне приходилось время от времени вести некоторые дела.
— Кастельно! — воскликнул герцог. — Человек с искалеченным ухом. Я видел это ухо прошлой ночью, и у меня не было сомнений, что я знаю, кому оно принадлежит.
Саймон быстро кивнул.
— Правильно, это Кастельно. Так вот, мы встретились с Мокатой и, беседуя с ним, коснулись каббалы — предмета, которым я в то время очень интересовался. Он сказал, что у него есть много каббалистических книг и пригласил меня к себе домой, чтобы я мог взглянуть на них. Я, естественно, согласился; он тут же добавил, что в следующую ночь будет проводить магический эксперимент и спросил меня, не желаю ли я присутствовать?