Противоречивая степь
Шрифт:
10
Время пребывания Тулегена в родных местах, где прошло его беззаботное детство, подошло к концу. Пора собираться в дальнюю дорогу. За все эти дни с волнующим трепетом он побывал в укромных местах и знакомых закоулках. Поездил по широкой девственной степи, налюбовавшись ее богатой и красивой, ни с чем не сравнимой природой. И, сидя у себя, как бы подытоживая, обдумывал, как найти точки соприкосновения между двумя противоположными мирами: такой спокойной степью с ее многовековым устоявшимся укладом – жизнью степняков – и тем бурлящим, ищущим, мыслящим, прогрессирующим,
Закравшиеся внутрь мысли об этом грызли его сознание, не давали ему покоя. Как бы ему хотелось, чтобы его народ шел в ногу со всем развивающимся миром…
«И мой народ познал бы плоды цивилизации, сам стал бы на путь развития, – так размышлял Тулеген. – Но трудно будет соединить несоединимое, как бараний жир с водой. Здесь нужны радикальные меры, поскольку надо будет переломить сознание людей с обеих сторон – с вековыми устоями одних – и заставить понять, принять его другими».
Размышляя над этим и не находя ясного ответа, он иногда вскакивал от ужаса, от безысходности, а может, и просто от собственного бессилия самому чем-нибудь помочь. Но каждый раз на грани отчаяния он брал себя в руки и, начиная с малого, обдумывал, как при существующем укладе жизни степняков найти почву для того, чтобы взошли ростки нового миропонимания в народном сознании.
Тулеген очнулся рано и, мечтательно склонив голову, лежал. Утренний, ранний сон самый полезный, только почему-то не спалось ему. Наступило утро дня отъезда. Он вышел из юрты. Над горизонтом занималась заря, окрашивая его в оранжевый цвет. Травы, набравшиеся ночной росы, распространяли прохладу. И вскоре в голове наступила ясность, поборов дремоту. Тихо-то как вокруг! Недалеко, рядом с аулом, бродят стреноженные рабочие лошади и дойные кобылицы. Одна кобыла сильно заржала, нарушая предрассветную тишину, и сразу же на ее зов отозвался по-детски звонким, дребезжащим голоском жеребенок.
«Бездушная тварь и та любит своего ребенка», – с трогательной улыбкой подумал Тулеген.
Медленно, как будто исподволь, выползавшее солнце все ярче стало освещать горизонт. Все постепенно просыпалось и тянулось к утренним лучам солнца, дарившим всему живому жизненную энергию. Каждая травинка пела о жизни, и нежный утренний жансалык-ветерок перебирал их ласково, будто боясь надломить хрупкие стебельки.
Утренняя прохлада прошлась по телу слабым ознобом, и Тулеген возвратился обратно в жилище. Покончив с утренним моционом-туалетом, собрав в дорогу вещи, просматривал сделанные пометки-записи…
Уже совсем рассвело, когда он направился к жилищу отца. У отца уже сидели старшие сыновья. На слова приветствия вошедшего Тулегена братья поднялись с места и обменялись с ним рукопожатиями. Все трое подсели к столику-дастархану напротив отца. Жунус с достоинством человека, довольного собой, с улыбкой на лице спросил:
– Ну что? Смотрел наши табуны и отары?
На что Тулеген уклончиво ответил:
– Я рад, отец, за ваше благополучие.
Жунус властно кивнул. Вошли снохи, жены старших братьев, и, разлив в пиалы, подали всем кумыс. Затем степенно вышли и так же скоро воротились обратно с подносами в руках. В связи с отъездом не ко времени подали сочный бешбармак и наполненные пиалы с акель-сурпой.
Ели все молча, каждый думал
– Ешь хорошо, до ближайшего стола неблизко. В дорогу всегда надо быть сытым, – глядя на Тулегена, обеспокоенно говорил Жунус за едой.
Покончив с завтраком, за чаем Жунус сунул руку под подушку и вынул кожаный бумажник:
– Это тебе на первое время, возьми, сынок. А там уж, когда дашь о себе знать, я распоряжусь.
На слова отца старшие братья одобрительно кивнули.
– Спасибо, отец! На будущее я постараюсь вас сильно не обременять заботами. – Тулеген, приняв деньги, приложил руки к груди.
– Служи хорошо, – продолжил Жунус, – помни про нас и свой народ. – В мягком голосе отца прозвучала неуверенность, но и какая-то надежда на правильно выбранный сыном путь.
По ту сторону юрты слышались голоса собравшихся родственников и аульчан, которые прервало игривое ржанье лошадей.
Подъехал тарантас с уже уложенными вещами Тулегена.
– Слава Всевышнему. – Жунус провел по лицу ладонями и встал.
Вслед за отцом поднялись сыновья, благодаря за сытный завтрак. Вышли из юрты.
– Ну, пора, сынок! Храни тебя Аллах!
Тулеген обнялся с отцом и братьями. Подошел к стоявшим впереди толпы матери с Алией. Припавшая к груди сына мать, прощаясь, тешила себя надеждой на скорую встречу с ним. Взглянула на свою воспитанницу, и вслед за скатившимися слезами по ее лицу пробежала нежно-трогательная улыбка.
Тулеген подошел к рядом стоящей Алие и быстро поцеловал ее в щеку, и она, переборов в себе смущение стыда перед аульчанами, с вспыхнувшим румянцем и легкой улыбкой на кончиках губ ладонями коснулась его груди. Подойдя к тарантасу, взошел, набросив на плечи дорожную накидку.
– Спасибо-рахмат за все вам, родные и земляки, – обратился к провожающим. – Мира вам и добра. – Он поклонился и сел.
– Бисмиллях… – произнес слова молитвы и провел ладонями по печальному лицу Жунус.
– Бисмиллях… – повторили за ним все стоящие, благословляя Тулегена на трудные ратные дела.
Лошади, не понукаемые кучером, как только тот взял в руки вожжи, не сорвались рысью, а тронулись шагом, будто понимая печаль разлуки своего хозяина с родными местами. Но затем, поравнявшись с серыми юртами на краю аула, сами перешли на легкую рысь. Тулеген обернулся и долго глядел на уходящих куда-то вдаль аульчан. Он все смотрел не отрываясь, с жалостливой тоской, пока кибитки не стали маленькими, как приозерные кочки, затем аул скрылся за пологим скатом холмистой степи. На душе Тулегена было чувство не радости, не грусти, как когда-то, много лет тому назад, когда он подростком вот так впервые покинул родные места, а было чувство озабоченности за свой народ, аульчан, с чувством зрело рассуждающего человека.
Думая о них, он размышлял: «Сердца у них добрые, не пожалеют скотину, если доведется, последнего коня оседлают за правое дело, важно только их доброту и энергию направить в нужное русло».
Степной простор широкий, но дорога у него теперь одна – только в обратный путь, туда, в тот мир, куда впервые был увезен из этих родных мест, на чужбину, ставшую теперь такой родной и понятной.
Часть II
1