Противоречивая степь
Шрифт:
– В наших табунах среди ахалкетинцев нет такого коня, – говорили аксакалы, не переставая удивляться доброму коню.
Разговор поддержал Темиргали:
– Это Усман пригнал из оренбургских степей, конь орловских кровей.
Все нашли жеребца красавцем, несмотря на необычную для этих мест масть, и, продолжая восхищаться им, одобрительно покачивали головами:
– Такой, не зная камчи, побежит быстрее ветра, не конь, а настоящий Тулпар.
Подхватив из рук Усмана узду, Жунус подошел к коню, потрепал его по шее. Все стоящие посмотрели на Тулегена, и тот под знаки одобрения подошел к коню, поставил ногу в стремя, вскочил на него. Почувствовав
Внутри женщинами было уже прибрано и была зажжена большая керосиновая лампа с абажуром, подвешенная к своду юрты. Сели за чистую скатерть. Следом вошедшие женщины подали чай на подносе, а затем торопливо вышли…
– Как долго ты думаешь пробыть здесь? – понимая, что вскоре сына ждет служба, и не зная, с чего начать разговор, обратился Жунус к Тулегену.
– Не знаю, отец. Я теперь человек военный. По истечении краткосрочного отпуска предписано явиться в Туркестанский округ для назначения.
Тулеген вдруг неожиданно соскочил с места, прошелся тихо по юрте, а затем опять присел к сидящим и продолжил, разрядив затянувшееся молчание:
– Соскучился по родным, по степи. – Он застенчиво опустил голову. – Побуду немного, с вашего позволения. – И улыбнулся, глядя на братьев: – А потом кое-какие еще дела в Омске, положение, знаете ли, обязывает, друзья и прочее. Так что долго у вас не задержусь.
На слово у «вас» Жунус сделал удивленный вид, как будто сын не дома, а в гостях.
– Здесь все наше… твое, сынок. Тебе решать, как со всем этим поступать. – Жунус все подбирал слова, чтобы приблизить к себе сына, вернее, к реальности, видя, что он совершенно не заинтересован в его делах.
– Спасибо, отец! Я думаю, «всем этим», как вы выразились, займутся мои старшие братья.
Усман и Темиргали, глянув на младшего, одновременно приложив руки к груди, сделали поклон и удивленно перевели взгляд на отца.
– Ну а меня, я думаю, ждут впереди большие и, надеюсь, интересные дела. А если что, я непременно обращусь к вам за помощью, за «своим».
И в его улыбке, пробежавшей по лицу, не было ничего язвительного. Братья ответили ему опять одобрительным поклоном.
– У нас скота много, как звезд на небе, всем хватит. – Темиргали самодовольно ухмыльнулся, отхлебнув из пиалы душистый чай.
На его хвастливость никто не отреагировал, хотя в его словах прозвучала искренность.
– Каждый взрослый человек должен иметь наперво кров с очагом, чтобы в нем вершились дела, угодные Аллаху, чтобы росли дети, – задумчиво произнес Жунус. – Все, дети мои, оборачивается на круги своя.
– Вы правы, отец, сия чаша неминуема для каждого из нас. Мы пойдем. Отдыхайте, отец. Пусть вам на радость добрый сон приснится! – видя уставшее лицо старика, ответил за всех Усман.
Жунус кивнул, выразив этим свое согласие. По старшинству подходя
5
Выйдя от отца, братья подошли к недалеко стоящей юрте, поставленной накануне для Тулегена, о чем свидетельствовала свежая насыпь земли у ее основания. От находящегося рядом очага подбежал молодой джигит-нукер и поклоном поприветствовал хозяев. Усман объяснил брату, что тот приставлен к нему для исполнения разных просьб и поручений и заодно будет присматривать за его жилищем. Тулеген молча кивнул.
– Ну, отдыхай с дороги, – пожал ему руку Усман.
– Завтра будет еще больше людей. Будут скачки и байге, – с рукопожатием равнодушно произнес Темиргали.
Двадцатишестилетний Темиргали чуть выше среднего роста, худощав, безусый и всегда чем-то недоволен. С пастухами и работниками развязен и нагловат – полная противоположность Усману. Не упустит случая унизить человека лишь только за то, что тот беднее его…
Братья разошлись, и Тулеген вошел в свою юрту. У входа стояли привезенные вещи.
«Ну вот ты и дома, брат Тулеген. Не будет тебе здесь ни стульев, ни простых казарменных табуреток», – говорил он себе, оглядывая убранство жилища.
От топчана с постелью и полудюжины цветных подушек пахло свежим бельем. Справа стоял небольшой столик с посудой для чаепития.
«Привыкай, братец, к здешним условиям. – Он взялся распаковывать вещи. – Живет здесь Азия по своим давно заведенным порядкам. Порядкам! – Тулеген усмехнулся. – Разве это не твои родные места? Не твоя вотчина? – спрашивал сам себя. – Как ты, брат, быстро отвык от своих обычаев», – уже лежа навзничь на топчане, размышлял он.
Незаметно надвигались сумерки, стало прохладно, и везде у очагов все еще были слышны возгласы, смех, пение – аульчане погружены в праздность и досыта едят и пьют, пользуясь байской щедростью.
Тулеген встал, согнав с себя дремоту, вышел из юрты и пошел к мазанке охотника Токжибая. Ему было как-то не по себе, глядя на сегодняшнее бесшабашное веселье. Он всматривался в до боли знакомые места, по которым бегал подростком, узнавал укромные уголки. Почти ничего не изменилось за эти годы. Правда, в ауле стало больше серых юрт, у входа которых прикреплен кусок светлой кошмы, выражавший признак внешнего достатка и желание их хозяев выделиться среди других.
Послышался девичий смех. Девушки в сверкающих от украшений нарядах стайкой, как молодые газели, толпились возле одной из юрт, и каждая поглядывала на Тулегена с тем умилением, какое только может выразить девица, готовая принести в жертву свою невинность. Проходя стороной, поприветствовал их поклоном головы. Он по возможности сторонился людей, которые с некоторым любопытством поглядывали на сумрачного молодого хозяина, так и не увидевши его ни разу у какого-нибудь очага за праздничным дастарханом. Идя к старику на самый край аула, Тулеген не мог знать, что минула уже третья весна, как не стало Токжибая-охотника. Стоявшая на краю его мазанка досталась сироте-пастуху Мукашу. Тридцатилетний Мукаш рослый, широкоплечий, безбородый, наделенный от природы немалой силой, как будто данной ему в награду за тяжелое детство. Рос на подачках аульчан и унаследовал от своего покровителя Токжибая не только его хибару, но также премудрости охотничьего ремесла и старое ружье, которое в свое время Токжибаю было подарено еще отцом Жунуса.