Противоречия любви
Шрифт:
Дойдя до раковины, Дара стала пить из-под крана воду, чтобы убрать неприятный привкус во рту. Скорее всего, это от лекарства, которое её заставили вдохнуть, чтобы она отключилась. Затем она долго умывала лицо. Вода привела ее мысли в порядок, и теперь нужно было спокойно всё обдумать.
Вернувшись из ванной, она подошла к окну. Толстые прутья решетки не оставляли шансов на спасение. В окне был виден сад, дорожки, клумбы с цветами – и больше ничего. Кричать тоже глупо – такие поместья огромны, не докричишься, чтобы соседи услышали.
Но ведь можно разбить окно, стеклом порезать вены… Нет, нельзя. Отец не бросит свою дочь. Он ее обязательно спасет. Значит, нужно ждать.
– Дадо, –
Глава 2
Эскорт остановился у обочины. Впереди на дороге уже стояли машины цыган. Гер, бросив взгляд на них, отметил, что, глядя на этих людей, и не подумаешь, что это цыгане. Машины у всех последних моделей, новые, дорогие. Да и стоящие рядом с ними люди тоже не были похожи на тех цыган, образы которых возникали в голове на основе кинофильмов. Хотя, конечно, во внешности стоящих у машин мужчинах и было много цыганского. Все они были смуглыми, темноволосыми. У многих вились волосы, да и золотые украшения они явно любили. Наверное, это им с молоком матери передается. У каждого цепь на шее, толстая золотая цепь на запястье и кольца. Гер и сам любил украшения, только они у него все были изысканные, дизайнерские, и подбирались под его стильные костюмы. А эти, видно, навешали на себя всё, что было, аж глаза слепит от такого блеска. Хоть современные цыгане и были одеты в костюмы, но почему-то на них даже деловые костюмы смотрелись странно. То ли из-за ярких рубашек под стильными темными пиджаками, то ли их лица не очень соответствовали презентабельной одежде.
Гер дождался, когда охранник откроет ему дверь, и вышел из машины. Ковало, как всегда, шел чуть впереди, прикрывая его собой. Гер улыбнулся этому – сколько лет они уже вместе. Хоть и не друзья, а в преданности Ковало он не сомневался. Сзади и по бокам от Гера шли его люди – охрана с переговорными устройствами в виде проводков с наушниками в одном ухе. Все в строгих костюмах, хотя на таких широкоплечих и высоких парнях лучше бы смотрелся спецназовский прикид. Но Гер любил, чтобы его окружали хорошо одетые люди, и не позволял даже охране носить более соответствующую их деятельности одежду – только строгие костюмы.
Они подошли к ожидающим их мужчинам. Дверь большого Линкольна с тонированными стеклами открылась, и из машины вышел сам барон.
Гер уже встречался с ним, но не переставал удивляться каждый раз, видя его. Этот человек был как из прошлого – настоящий цыганский барон: смуглый, коренастый, практически одного с ним роста, широкоплечий. Такой точно подкову руками разогнет и в узел завяжет. И борода с усами, обрамляющие его лицо, завершали образ настоящего цыгана. Даже серьгу золотую в виде толстого кольца в одном ухе носил. Прямо как из театра «Ромэн» пришел – еще гитары в руках для завершения образа не хватает. Вот только происходящее между ним и Гером не было театром – это была жизнь.
– Здравствуй, Герман, – барон первым протянул Геру руку, которую тот пожал. – Я знаю, что моя дочь у тебя – верни мне ее.
За эту ночь Мирчи Чечар, узнав о похищении родной дочки, передумал и пережил столько, что сейчас не посчитал нужным выдерживать паузу и притворяться, что ему это безразлично. Он хотел знать ее судьбу и условия Полонского, на которых он ее отдаст.
– Любишь, значит, дочку… – Герман был рад, что барон не строит из себя бесчувственного родителя. Сразу показал, что это его сильно задело. – А что сразу по-нормальному дела вести не стал? Я тогда бы и дочку не тронул.
– А ты тронул ее? – глаза Мирчи недобро сверкнули.
– Пока нет… Но ты же знаешь, всё от тебя зависит.
Герман понимал, о чем беспокоится отец девчонки… Неужели она действительно нетронутая? Или это так ее отец считает. Хотя ему-то всё это совершенно без разницы.
– Итак, чего ты хочешь? – сухо произнес барон, смотря на стоящего перед ним мужчину примерно одного с ним возраста. Барон понимал, что эти переговоры ему легко не дадутся – на кону жизнь и честь его дочери. А в противовес – его ответственность перед табором за их жизни и тот заработок, который позволяет им всем безбедно жить, да и другим цыганам помогать.
Герман кивнул в знак согласия начать переговоры, зная, что теперь у него в руках неоспоримый козырь.
***
Вечером в комнату, где находилась Дара, открылась дверь. В проеме возник охранник в стандартном костюме с белой рубашкой и проводком, идущим из уха к переговорному устройству. Он обвел взглядом комнату, а затем, отступив в сторону, пропустил внутрь женщину с тележкой, на которой стояла еда. Пожилая женщина с усталым отрешенным лицом механически сервировала стол. Закончив с этим, она вышла из комнаты, катя перед собой тележку. Охранник, пропустив ее, еще раз обвел комнату взглядом и закрыл дверь.
Все это время Дара стояла у окна и наблюдала за этим действом. Когда дверь закрылась, она подошла к столу. От стоящей на нем еды очень вкусно пахло. Несмотря на всё происходящее, она ощутила голод и желание поесть, но тут же одернула себя. Не должна она это есть. И вообще она должна что-то предпринять, чтобы спастись. Конечно, хорошо рассчитывать на отца, но она дочь барона и не будет есть пищу врага, не будет сидеть и ждать.
Всё это время Дара думала о произошедшем и искала пути спасения. Так и не найдя их сейчас, она приняла решение: первое – это ничего не есть, а второе – устроить в этой комнате погром, выразив тем самым свое возмущение по поводу всего произошедшего. Ничего более конструктивного за это время она не придумала. Да и какие еще варианты? Дверь заперта, на окне решетки, и охрана таких габаритов, что внушает ужас.
Дара обвела комнату взглядом. Конечно, красиво здесь, и на секунду в душе возникло сомнение – может, не стоит? Она вообще не могла что-либо разрушать. Это неправильно. Вот даже всё это, что ее окружает. Ведь люди вложили в это свой труд… Но только сейчас у нее нет другого выхода. Она подошла к вазе на столе и, взяв ее, обернулась к зеркалу-трюмо. Несколько секунд она пыталась сосредоточиться и убрать ненужные сожаления, а затем бросила вазу в зеркало. От звона стекла Дара вздрогнула и потом, открыв глаза, посмотрела на то, что она сделала. Видеть это было неприятно, но она решительно направилась в ванную комнату и там, взяв еще одну небольшую вазочку, бросила ее в зеркало на стене. Его осколки с мелодичным звоном осыпались на белый кафель. Дара стала сметать с полок стоящие там баночки шампуней и гелей.
Когда в ванной комнате больше нечего было бросать на пол и разбивать, она вернулась в комнату. Ее взгляд привлек телевизор на стене. Она сорвала его и, бросив на пол, стала прыгать на нем.
Окно ей удалось разбить только с третьей попытки. Бросить в него стул у нее не хватило сил, а от более легких предметов оно не разбивалось. Но всё-таки она добилась своего, и стекло, треснув, осыпалось на широкий подоконник.
Вот только еду на столе она не тронула. Ей с детства внушали уважение к еде. Кусочек хлеба, оброненный на пол, был страшным проступком, а выкинуть еду – о таком и речи не могло быть. Цыгане, веками переживающие голод, ценили еду и никогда не позволяли себе относиться к ней неуважительно. Поэтому после разгрома всего, в комнате только стол с едой оставался таким, каким и был.