Противостояние. Том I
Шрифт:
Он не продезинфицировал рану: глаз так сильно болел, что о царапине на ноге он и не вспомнил. Она протянулась вдоль правого бедра до колена. На следующий день он не без удивления заметил оставленную пулей дыру в джинсах. А днем позже, тридцатого июня, рана покраснела по краям и, казалось, заболели все мышцы ноги.
Он дохромал до приемной доктора Соумса и взял бутылку перекиси водорода. Вылил на царапину, длина которой составляла порядка десяти дюймов. Но увы. Поезд уже ушел. К вечеру вся правая нога пульсировала, как гнилой зуб, а под кожей появились красные полосы, радиально отходящие от раны, на которой только начали образовываться струпья, и свидетельствующие о заражении крови.
Первого июля он вновь пошел к Соумсу и перерыл всю его аптечку в поисках пенициллина. Нашел и после короткого колебания проглотил две таблетки. Он понимал, что может умереть от сильной аллергической реакции на антибиотик, однако подумал, что альтернативный вариант – та же смерть, только еще более мучительная. Пенициллин Ника не убил, но, похоже, и не помог.
К вчерашнему полудню у него поднялась высокая температура, и он подозревал, что немалую часть времени пролежал без сознания. Еды хватало, но есть он не хотел. Только чашку за чашкой пил воду из кулера, стоявшего в кабинете Бейкера. Вода почти что закончилась, когда он заснул (или отключился) прошлым вечером, и Ник понятия не имел, где ее взять. Но в том горячечном состоянии его это не волновало. Он не сомневался, что скоро умрет, и тогда все волнения останутся позади. Он не мечтал о смерти, однако мысль, что больше не будет ни боли, ни тревог, определенно была приятной. Нога пульсировала болью, чесалась и горела.
В дни и ночи, прошедшие после убийства Рэя Бута, сны Ника стали совсем странными. Он видел нескончаемый поток снов. Все, кого он знал, казалось, решили посетить его. Руди Спаркман, указывающий на белый лист бумаги: Ты – этот чистый лист. Мать, постукивающая пальцем по линиям и кружочкам, написанным на другом белом листе, марающим его чистоту: Тут написано «Ник Эндрос», милый. Это ты. Джейн Бейкер, прижимающаяся щекой к подушке, шепчущая: Джонни, мой бедный Джонни. В его снах доктор Соумс вновь и вновь просил Джона Бейкера снять рубашку, а Рэй Бут снова и снова говорил: Держите его… сейчас я его уделаю… сопляк ударил меня… держите его… В отличие от всех других снов, увиденных Ником за свою жизнь, в этих ему не приходилось читать по губам. Он действительно слышал, что говорят люди. И сами сны потрясали яркостью и четкостью. Они таяли, если боль в ноге становилась слишком сильной, однако новый сон начинался, едва Ник вновь засыпал. В двух снах он видел людей, которых не встречал в жизни, и именно эти сны помнил лучше всего, когда окончательно проснулся.
Он находился где-то очень высоко. Земля расстилалась внизу, как рельефная карта. Он видел пустыню, а над головой с безумной ясностью – благодаря разреженному воздуху – сияли звезды. Рядом с ним стоял человек… нет, не человек, а контур человека. Словно из материи реальности вырезали фигуру человека, и рядом с ним стоял ее негатив, черная дыра с человеческим контуром. И голос этой дыры шептал: «Все это станет твоим, если ты падешь на колени и будешь мне поклоняться». Ник качал головой, ему хотелось отойти от края этой жуткой пропасти, он боялся, что контур протянет руки и столкнет его вниз.
Почему ты не отвечаешь? Почему только качаешь головой?
Во сне Ник делал то же самое, что много раз проделывал в реальной жизни: прикладывал палец к губам, потом ладонь к шее… и слышал, как произносит идеально четким, даже прекрасным голосом: «Я не могу говорить. Я немой».
Но ты сможешь. Если захочешь, сможешь.
Ник протягивал руку, чтобы коснуться контура, его страх мгновенно смывало потоком безмерного и обжигающего ликования. Но когда пальцы приближались к плечу контура, оно оказывалось леденяще-холодным, таким холодным, что у Ника возникало ощущение, будто он обжегся. Ник отдергивал руку и видел, что на пальцах образовались кристаллы льда. И тут до него доходило. Он мог слышать. Голос темного контура; далекий крик ночной хищной птицы; непрерывный вой ветра. И он вновь лишался дара речи – от крайнего изумления. В его мире появлялось новое измерение, о существовании которого он не подозревал. Он слышал звуки. И вроде бы знал, что какой означает, безо всяких объяснений. Они ему нравились. Звуки ему нравились. Он водил пальцами вверх-вниз по рубашке и наслаждался шуршанием хлопчатобумажной ткани под ногтями.
Потом темный человек начинал поворачиваться к нему, и Ник ужасно пугался. Это существо, кем бы они ни было, не творило бесплатных чудес.
…если падешь на колени и будешь мне поклоняться.
И Ник закрывал лицо руками. Он хотел получить все, что показал ему черный человеческий контур с той вознесенной над пустыней вершины: города, женщин, сокровища, власть. Но больше всего ему хотелось слышать шуршание ногтей по рубашке, тиканье часов в пустом доме после полуночи и таинственный шепот дождя.
Однако он произносил слово «нет», и тут же леденящий холод надвигался на него, и его толкали, и он падал и падал, беззвучно крича, из заоблачной выси, чтобы рухнуть в запах…
…кукурузы?
Да, кукурузы. Это был уже другой сон, они сливались вместе, без черты, которая позволила бы отделить их друг от друга. Он находился на кукурузном поле, среди еще зеленой кукурузы, и его окружал запах летней земли, коровьего навоза и растений. Он поднимался и шагал вдоль ряда кукурузных стеблей, в который упал с небес, на мгновение останавливался, осознав, что может слышать легкий шепот июльского ветра в зеленых листьях, похожих на лезвия мечей… и что-то еще.
На музыку?
Да… на какую-то музыку. И во сне Ник подумал: «Так вот что это означает». Музыка раздавалась где-то впереди, и он шел к ней, хотел увидеть, действительно ли последовательность этих приятных звуков возникает благодаря вещам под названием «пианино», или «труба», или «виолончель», или еще что-нибудь.
Жаркий запах лета, бездонная синева неба над головой, прекрасные звуки. В этом сне Ник чувствовал себя счастливым, как никогда. По мере приближения к источнику этих звуков к музыке присоединялся голос, старый, как потемневшая кожа, не совсем четко произносящий слова, будто песня была тушеным мясом с овощами, многократно подогретым, но так и не потерявшим своего исходного аромата. И Ник как зачарованный шел к ней.
В этот сад я пришла в одиночку, И роса золотилась на склоне зари. Я услышала голос, шепнувший на ушко: «Это Господа сын… посмотри». Мы гуляем с Ним вместе по светлым аллеям, Он сказал, что мы будем с Ним вместе всегда. Наша общая радость светла и прекрасна, Не покинет меня никогда.Песня закончилась. Ник уже добрался до последних в ряду стеблей и за ними, на поляне, увидел лачугу, не слишком отличающуюся от хижины, с ржавой бочкой для мусора слева и качелями из старой шины справа. Качели свисали с толстой ветки яблони, кривой, но покрытой зелеными листьями. Крыльцо отошло от стены, наклонилось, и на месте его удерживали старые домкраты в потеках масла. Над крышей поднималась труба из оцинкованного железа, помятая и закопченная, тоже наклонившаяся под странным углом. Во все стороны от поляны, на которой стоял дом, уходили кукурузные поля, тянувшиеся, насколько хватало глаз. Лишь в одном месте, на севере, зеленое море разрывала полоска проселочной дороги, бегущей к плоскому горизонту. В тот самый миг Ник понял, где находится: округ Полк, штат Небраска, к западу от Омахи и чуть севернее Оцеолы. Проселочная дорога вела к федеральному шоссе 30 и Коламбусу, расположенному на северном берегу реки Платт.
На крыльце сидит самая старая женщина Америки, чернокожая женщина с пушистыми, тонкими седыми волосами, очень худенькая, в домашнем платье и в очках. Она кажется такой миниатюрной, что сильный послеполуденный ветер вот-вот подхватит ее и унесет в высокое синее небо, чтобы доставить, скажем, в Джулсберг, штат Колорадо. Музыкальный инструмент, на котором она играет (возможно, именно его вес не позволяет ветру подхватить женщину, удерживает ее на земле), – «гитара», и Ник думает во сне: Вот, значит, как звучит «гитара». Красиво. Он чувствует, что может простоять на этом месте целый день, глядя на старую чернокожую женщину, сидящую на крыльце, которое остается у стены дома только благодаря домкратам (среди всей этой кукурузы Небраски, в округе Полк, к западу от Омахи и чуть севернее Оцеолы), и слушая. Ее лицо испещрено миллионами морщинок, как географическая карта местности, где рельеф еще только формируется: реки и каньоны на коричневых, выдубленных ветром и солнцем щеках, горные кряжи под подбородком, извилистые вытянутые холмы у основания лба, пещеры глаз.