Противостояние. Том I
Шрифт:
Малыш сунул револьвер в кобуру.
– Ладно. Неплохо, Мусорный Бак. Очень даже хорошо, твою мать!..
Малыш продолжил пить. Смятые банки горой громоздились на кровати. Мусорник держал банку «Куэрса» между колен и подносил ко рту, если Малыш осуждающе смотрел на него. Малыш что-то бормотал и бормотал, все тише и тише, все сильнее растягивая слова по мере того, как прибавлялось пустых банок. Он говорил о местах, в которых побывал. О гонках, которые выиграл. О наркотиках, которые перевозил через мексиканскую границу в грузовичке с двигателем «Хеми». Наркотики – мерзость, бубнил он. Все наркотики – злогребучая мерзость. Он сам никогда их не пробовал, но, парень-как-тебя-там, если несколько раз перевезти через границу груз этого дерьма, ты сможешь подтирать жопу золотой туалетной бумагой. Наконец он начал клевать носом, маленькие красные глазки закрывались на все более продолжительные промежутки времени, а потом с неохотой раскрывались только наполовину.
– Должен прикончить его, Мусорище, – бормотал Малыш. – Приеду туда, осмотрюсь, буду целовать жопу этому козлу, пока не пойму, что к чему. Никто не отдает приказы Малышу. Никто! Долго – никто! Я не выполняю часть работы. Если я что-то делаю, мне подчиняются все. Это мой стиль. Мне все равно, кто он, откуда пришел и каким образом может вещать прямо в наших злогребучих головах, но я собираюсь выгнать его из гре… – широченный зевок, – …из города. Собираюсь пришибить его. Собираюсь отправить на «Кадиллаковое ранчо». Держись меня, Сомурник… или, блин, как тебя там.
Он медленно повалился на кровать. Банка пива, только что открытая, выскользнула из расслабившейся руки. «Куэрс» снова вылился на ковер. От пива, которое привез на тележке Малыш, ничего не осталось. По прикидкам Мусорного Бака, Малыш сам выпил двадцать одну банку. Мусорник не мог понять, как такой маленький человечек мог выпить столько пива, однако понимал, что пора делать ноги. Он это знал, но чувствовал себя пьяным, слабым и больным. И больше всего на свете хотел немного поспать. А почему нет? Малыш, судя по всему, вырубился на всю ночь и, возможно, половину следующего утра. Вот и он успеет отдохнуть часок-другой.
Мусорный Бак прошел в соседний номер (на цыпочках, несмотря на коматозное состояние Малыша) и кое-как закрыл дверь. Плотно не получилось – от пуль она покоробилась. На комоде стоял механический будильник. Мусорный Бак завел его и поставил часовую и минутную стрелки на полночь, поскольку не знал (да и не хотел знать), который теперь час, а стрелку будильника – на пять утра. Лег на одну из кроватей, даже не сняв кеды, и почти сразу заснул.
Через какое-то время проснулся. Его окружала кромешная тьма предрассветных часов, отдающая запахом пива и блевоты. Что-то лежало рядом с ним, что-то жаркое, гладкое и извивающееся. Первой в голову пришла паническая мысль о ласке из кошмаров, которые ему снились в Небраске, будто эта тварь каким-то образом перебралась в реальность. Скулящий стон сорвался с его губ, когда он понял, что существо, извивающееся рядом, не очень большое, но слишком здоровое для ласки. От выпитого пива болела голова, в висках нещадно стучало.
– Возьми, – прошептал в темноте Малыш. Он ухватил руку Мусорного Бака и положил ее на что-то твердое, и цилиндрическое, и пульсирующее. – Подрочи. Давай подрочи, ты знаешь, как это делается, я понял, что знаешь, как только увидел тебя. Давай, злогребучий дрочила, подрочи.
Мусорный Бак знал, как это делается. И частенько это приносило облегчение. Этому его научили долгие ночи в тюрьме. Говорили, что это плохо, что этим занимаются пидоры, но занятия пидоров были куда лучше того, чем занимались некоторые другие, скажем, превращали ложку в заточку или просто лежали на своих койках, хрустя костяшками пальцев, и, ухмыляясь, поглядывали на тебя.
Малыш положил руку Мусорного Бака на орудие, с которым тот умел обращаться. Он обхватил его пальцами и приступил к работе. Надеялся, что, кончив, Малыш вновь заснет. Вот тогда он и сбежит.
Дыхание Малыша ускорилось. Он задергал бедрами в такт движениям Мусорного Бака. Мусорник поначалу и не понял, что Малыш расстегивает его ремень и спускает до колен джинсы с трусами. Решил не вмешиваться. Если Малыш хотел ему вставить, значения это не имело. Мусорнику уже вставляли. От этого ни кто не умирал. Это ж не яд.
А потом рука Мусорного Бака замерла. К его анусу приставили не что-то живое и горячее, а холодную сталь.
И внезапно он понял, что именно.
– Нет, – прошептал он. В темноте его глаза широко раскрылись от ужаса. Теперь, очень смутно, он мог видеть в зеркале кукольное лицо убийцы, нависшее над его плечом, с волосами, падающими на красные глаза.
– Да, – прошептал в ответ Малыш. – И не сбивайся с ритма, Мусорище. Не сбивайся со злогребучего ритма. А не то я просто нажму на курок. Разнесу твою сраку к чертовой матери. Думдум, Мусорище. Ты веришь в эту брень-хрень?
Поскуливая, Мусорный Бак продолжил работу. Поскуливания превратились в короткие вскрики боли: ствол сорок пятого продвигался внутрь, вращался, цеплял. Рвал. И неужели его это возбуждало? Именно так.
Возбуждение это не укрылось от Малыша.
– Тебе нравится, да? – Малыш тяжело дышал. – Я знал, что понравится, сукин дрот. Тебе нравится, как он ходит у тебя в жопе? Скажи это, сукин дрот. Скажи «да», а не то отправишься в ад.
– Да, – проверещал Мусорный Бак.
– Хочешь, чтобы я подрочил тебе?
Он не хотел. Ни в коем случае не хотел. Но знал, что лучше этого не говорить.
– Да.
– Я не прикоснусь к твоему члену ни за какие бриллианты. Делай это сам. Зачем, по-твоему, Бог дал тебе две руки?
Сколько это продолжалось? Бог, возможно, знал, а Мусорный Бак – нет. Минуту, час, вечность – какая разница? Он не сомневался, что в тот самый момент, когда Малыш достигнет оргазма, одновременно произойдут два события: горячая струя спермы Малыша брызнет ему на живот, и пуля «дум-дум» превратит в кровавое месиво его внутренности. Смертельная клизма.
Потом губы Малыша напряглись, а пенис начал подергиваться в руке Мусорного Бака. Кулак стал склизким, как резиновая перчатка. Мгновение спустя ствол покинул прямую кишку. Молчаливые слезы облегчения потекли по щекам Мусорного Бака. Он не боялся смерти, во всяком случае, на службе темному человеку, но не хотел умереть в этом мрачном номере мотеля от рук психопата. Не увидев Сиболы. Он бы помолился Богу, но интуитивно знал, что Бог не посочувствует тому, кто обязался служить темному человеку. Да и что сделал Бог для Мусорного Бака? Или, если на то пошло, для Дональда Мервина Элберта?