Противостояние. Том I
Шрифт:
– Мы должны убедиться. Мы должны убедиться, что с ними покончено.
Гарольд посмотрел на нее, потом указал на расцветшую розу уничтожения далеко внизу:
– Ты думаешь, там мог кто-нибудь выжить?
– Я… я не з-з-наю, Гарольд, я… – Надин отвернулась, схватилась за живот, ее начало рвать. Рвало долго, с утробными звуками. Гарольд с легким презрением наблюдал за ней.
Наконец она повернулась к нему, тяжело дыша, бледная, вытирая, нет, оттирая рот бумажной салфеткой.
– Теперь что?
– Теперь, полагаю, мы едем на запад, – ответил Гарольд. – Если ты, конечно, не собираешься спуститься вниз, чтобы узнать настроение общества.
Надин содрогнулась.
Гарольд соскользнул со стола для пикника и поморщился: едва он коснулся земли, в затекшие ноги впились тысячи иголок.
– Гарольд…
Она попыталась коснуться его, но он отпрянул. Не глядя на нее, начал складывать палатку.
– Я думала, мы сможем подождать до завтра… – робко начала она.
– Конечно. – Он зыркнул на нее. – Учитывая, что несколько десятков человек могут оседлать мотоциклы и попытаться нас поймать. Или ты не знаешь, что они сделали с Муссолини?
Она поморщилась. Гарольд скатал палатку и стянул ремнями.
– И мы больше не трогаем друг друга. С этим покончено. Флэгг получил что хотел. Мы уничтожили постоянный комитет Свободной зоны. Им конец. Они могут восстановить подачу электричества, но единым целым им уже не бывать. Он даст мне женщину, в сравнении с которой ты, Надин, будешь выглядеть мешком с картошкой. А ты… ты получишь его. Тебя ждут счастливые деньки, верно? Только будь я в твоих «Хаш паппис», дрожал бы как осиновый лист.
– Гарольд… пожалуйста… – Надин мутило, она заплакала. Он разглядел ее лицо в отсвете пожарища и почувствовал жалость. Но вышвырнул эту жалость из сердца, как вышвыривают пьяницу, пытающегося зайти в уютную таверну, где все знают друг друга. Неоспоримый факт убийства навечно останется в ее сердце, болезненный блеск глаз выдавал, что она убийца. И что с того? Его глаза блестели точно так же. И на сердце лежал тот же камень.
– Придется к этому привыкать! – отрезал Гарольд. Бросил свернутую палатку на заднее сиденье мотоцикла, начал привязывать. – Для тех, кто внизу, все кончено, для нас все кончено, для всех умерших в эпидемию все кончено. Бог отправился на небесную рыбалку и не собирается торопиться с возвращением. Везде темнота. Пришло время темного человека. Его время. Так что придется к этому привыкать.
То ли писк, то ли стон вырвался из груди Надин.
– Поехали, Надин. Конкурс красоты закончился две минуты назад. Помоги мне собрать остальное дерьмо. К восходу солнца я хочу быть в сотне миль отсюда.
Через мгновение она повернулась спиной к развороченному взрывом дому внизу – с такой высоты развороченный дом казался сущим пустяком – и помогла уложить остальное снаряжение в подседельные сумки и на багажник скутера. Пятнадцать минут спустя они оставили позади огненную розу и поехали на запад, сквозь холодную и ветреную тьму.
Для Фрэн Голдсмит день закончился легко и безболезненно. Она почувствовала, как теплый воздух мягко толкнул ее в спину, а в следующее мгновение уже летела сквозь ночь. Ее вышибло из сандалий.
Чтоза?.. – подумала она.
Фрэнни приземлилась на плечо, сильно ударившись, но не почувствовав боли. Она оказалась в ложбине, которая тянулась с севера на юг позади дома Ральфа.
Перед ней опустился стул, аккуратно, на ножки. Обивка сиденья почернела и дымилась.
ЧтозаХРЕНЬ?
Что-то шмякнулось на стул и скатилось с него. Что-то, сочащееся кровью. С нарастающим ужасом Фрэн поняла, что это рука.
Стью? Стью? Что происходит?
Но тут ее накрыл устойчивый скрежещущий рев, и бомбардировка продолжилась: вокруг падали камни, куски дерева, кирпичи. Потрескавшаяся стеклянная секция (кажется, книжный шкаф в гостиной Ральфа состоял из таких секций). Мотоциклетный шлем с ужасной, смертельной дырой в затылочной части. Она все ясно видела… слишком ясно. А ведь несколько секунд назад во дворе царила тьма.
Ох, Стью, Господи, где ты? Что происходит? Ник? Ларри?
Кричали люди. Скрежещущий рев не стихал. Во дворе было светлее, чем в полдень. Каждый камешек отбрасывал тень. Бомбардировка продолжалась. Доска с торчащим из нее шестидюймовым гвоздем упала у самого носа Фрэн.
…ребенок!..
И, наступая на пятки этой мысли, пришла другая, повторение предчувствия дурного: «Это сделал Гарольд, это сделал Гарольд, это…»
Фрэнни ударило по голове, шее, спине, что-то огромное приземлилось на нее, словно гроб с мягкой обивкой.
ОХ ГОСПОДИ ОХ МОЙ РЕБЕНОК…
А потом чернота засосала Фрэн в неизведанную пустоту, куда за ней не мог последовать даже темный человек.
Глава 59
Птицы.
Она услышала пение птиц.
Фрэн долго лежала в темноте, слушая птиц, прежде чем поняла, что темнота эта – ненастоящая. Красноватая, движущаяся, мирная. Она вызвала у Фрэн мысли о детстве. Субботнее утро. Не надо идти в школу, не надо идти в церковь, можно спать сколько хочешь. В этот день просыпаешься мало-помалу, постепенно, в свое удовольствие. Лежишь с закрытыми глазами и не видишь ничего, кроме красноватой темноты, в которую превращается субботний солнечный свет, пройдя через тонкую сетку капилляров в веках. Слушаешь птиц, поющих на старых дубах, которые растут возле дома, и до ноздрей долетает запах соли, потому что зовут тебя Фрэнсис Голдсмит и тебе одиннадцать лет в это субботнее утро в Оганквите…
Птицы. Она слышала птиц.
Но это не Оганквит, это
(Боулдер)
Она долго билась над этим в красноватой темноте, а потом внезапно вспомнила взрыв.
(?Взрыв?)
(!Стью!)
Ее глаза широко раскрылись. В них стоял ужас.
– Стью!
И Стью сидел рядом с ее кроватью, Стью с чистой белой повязкой на предплечье и отвратительной ссадиной на щеке, с частично обгоревшими волосами, но живой, рядом с ней, и когда она открыла глаза, невероятное облегчение отразилось на его лице, и он выдохнул: