Противостояние. Том I
Шрифт:
Она неуверенно огляделась, видя тут и там автомобили, некоторые занесенные песком до самой крыши. Мысль о том, чтобы провести ночь в одной из этих могил, вызвала приступ тошноты – даже сильнейший ожог кожи не вызывал подобного.
У меня бред, подумала Надин.
Но это не имело никакого значения. Она решила, что лучше будет шагать до утра, чем заночует в одном из брошенных автомобилей. Как бы ей хотелось вновь оказаться на Среднем Западе. Там всегда нашелся бы сарай, стог сена, поле клевера. Чистенькое, мягкое место. Здесь она видела только дорогу, песок, спекшуюся, жесткую землю пустыни.
Она откинула длинные волосы с лица и тупо осознала, что хочет умереть.
Теперь солнце закатилось за горизонт, и вечер балансировал между светом и тьмой. Ветер, который обдувал ее, стал холодным как лед. Она огляделась, вдруг охваченная страхом.
Слишком холодно.
Холмы с крутыми склонами превратились в темные монолиты. Песчаные дюны – в зловещих упавших колоссов. Даже шипастые гигантские цереусы выглядели как обвиняющие пальцы мертвых, торчащие сквозь песок из неглубоких могил.
Над головой вращалось космическое небесное колесо.
Ей вспомнились обрывки стихов из песни Дилана, холодной и печальной: Загнан, словно крокодил… в кукурузе взят…
Наступая ей на пятки, в голову ворвалась другая песня, «Иглс», внезапно пугающая: Этой ночью я хочу спать с тобой в пустыне… с миллионом звезд над головой…
Внезапно Надин осознала, что он здесь.
Поняла это до того, как он заговорил.
– Надин! – Мелодичный голос, наплывающий из сгущающейся темноты. Бесконечно мелодичный, последний штрих охватывающего ее ужаса. – Надин, Надин… как я люблю любить Надин.
Она повернулась и увидела его, именно так, как и предполагалось, иначе просто быть не могло. Он сидел на капоте старого седана «шевроле» (стоял ли он там мгновением раньше? Надин не знала наверняка, но сомневалась), скрестив ноги, его руки лежали на коленях, обтянутых вылинявшими джинсами. Он смотрел на нее и нежно улыбался. Но в его глазах нежности не было. Глаза однозначно свидетельствовали, что никакой нежности этот человек не испытывает. В них Надин видела черное ликование, пляшущее, будто ноги человека, только что вздернутого на виселице.
– Привет, – поздоровалась она. – Я здесь.
– Да. Наконец-то ты здесь. Как и обещано. – Его улыбка стала шире, он протянул к ней руки. Она взяла их и, когда потянулась к нему, ощутила исходящий от него испепеляющий жар. Он излучал этот жар, точно хорошо растопленная кирпичная печь. Его гладкие, без единой линии ладони легли на ее запястья, а потом сомкнулись на них, как наручники. – Ох, Надин, – прошептал он и наклонился, чтобы поцеловать ее. Она чуть повернула голову, глядя вверх на холодный огонь звезд, и поцелуй пришелся в углубление под челюстью, а не в губы. Но этим она его не провела. Кожей почувствовала его насмешливую ухмылку.
Он мне отвратителен, подумала она.
Однако отвращение было лишь чешуйчатой корочкой над чем-то более худшим – сгущенной и давно скрываемой похотью, вечным прыщом, который наконец-то вырастил головку и собирался выплеснуть зловонную жидкость, давно уже скисшую сладость. Его руки, скользившие по ее спине, обжигали почище солнца. Она прижалась к нему, и тут же тонкая расщелина между ее ног набухла, прибавила в размере и чувствительности. Шов слаксов мягко натирал ее, вызывая желание сунуть руку в трусы, чтобы избавиться от этого зуда, излечиться раз и навсегда.
– Скажи мне одно, – попросила она.
– Все, что угодно.
– Ты сказал: «Как и обещано». Кто пообещал меня тебе? Почему меня? И как мне тебя называть? Я же понятия не имею. Я знала о тебе большую часть своей жизни, но понятия не имею, как мне тебя называть.
– Зови меня Ричард. Это мое настоящее имя. Зови меня так.
– Это твое настоящее имя? Ричард? – В голосе Надин слышалось сомнение, и он хихикнул ей в шею, отчего по коже побежали мурашки отвращения и желания. – И кто обещал меня тебе?
– Надин, я забыл, – ответил он. – Пошли.
Он соскользнул с капота, по-прежнему держа ее за руки, и она чуть не вырвалась и не убежала… да что толку? Он бы побежал следом, догнал, изнасиловал.
– Луна. – Он посмотрел на небо. – Она полная. И я тоже. – Он притянул ее руку к гладкой линялой промежности своих джинсов, и там она обнаружила что-то ужасное, бьющееся в собственном ритме под зазубренной прохладой молнии.
– Нет, – пробормотала она и попыталась отвести руку, думая, как далека эта ночь от другой лунной ночи, как невероятно далека. Она очутилась на другом краю радуги времени.
Он не отпустил ее.
– Пойдем в пустыню. Стань моей женой.
– Нет!
– Для «нет» слишком поздно, дорогая.
Она пошла с ним. На земле лежал спальник, рядом с черными, остывшими углями костра, под серебряным сиянием луны.
Он уложил ее.
– Хорошо, – выдохнул он. – Теперь все хорошо. – Его пальцы расстегнули пряжку ремня, потом пуговицу, потом молнию.
Она увидела, что он для нее приготовил, и начала кричать.
Улыбка темного человека стала шире, огромная, сверкающая и непристойная, а луна бесстрастно смотрела на них, раздувшаяся и яркая.
Крича, Надин пыталась отползти, но он схватил ее, и тогда она изо всех сил сжала ноги. Тут одна из этих лишенных линий рук вклинилась между ними, и они разошлись, как вода, и она подумала: Я буду смотреть вверх… Я буду смотреть на луну… я ничего не почувствую, и все закончится… все закончится… я ничего не почувствую…
Когда его смертельный холод вошел в нее, она закричала в голос, разрывая легкие, и забилась, но борьба была бесполезна. Он вломился в нее, насильник, разрушитель, и холодная кровь хлынула по ее бедрам, и он уже находился в ней полностью, доставая до матки, и луна светила ей в глаза холодным и серебристым огнем, и когда он кончил, в нее словно полилось расплавленное железо, расплавленный чугун, расплавленная латунь, и она кончила сама, кончила с криками, в невероятном наслаждении, кончила в страхе, в ужасе, пройдя через ворота из чугуна и латуни в пустошь безумия, ее вынесло туда, будто лист, ревом его смеха, видом того, как тает его лицо, превращаясь в косматую харю демона, нависшую над ее лицом, демона со сверкающими желтыми лампочками вместо глаз, окнами в ад, который никто и никогда не мог даже представить себе, и при этом в них светилась все та же ужасная добродушная веселость, эти глаза следили за кривыми проулками тысячи мрачных ночных городов; они сверкали, и блестели и, наконец, стекленели. Он кончил снова… и снова… и снова. Казалось, он никогда не насытится. Смертельно холодный. И древний. Древнее человечества, древнее Земли. Вновь и вновь он наполнял ее своей черной спермой, кричащим смехом. Земля. Свет. Оргазм. Опять оргазм. Последний крик вырвался у нее, чтобы ветер пустыни подхватил его и унес в самые дальние уголки этой ночи, туда, где оружие самых разных видов и назначения ждало, пока новый владелец придет и объявит его своим. Косматая голова демона, вываленный язык с раздвоенным концом. Убийственное дыхание, обдувающее ее лицо. Теперь она находилась в краю безумия. Железные ворота захлопнулись.