Протокол «Сигма»
Шрифт:
И потом я убью тебя.
Ленц посмотрел на него немигающим взглядом и продолжил свои объяснения:
– Я надеюсь, что вы смогли увидеть основные контуры сценария. Говоря очень упрощенно, работа Герхарда Ленца обещала возможность исследовать и изменить пределы смертности. Человек, если ему повезет, живет сто лет. Мышам отведено всего лишь два года. Галапагосские черепахи могут ползать две сотни лет. Во имя всего сущего, почему так? Неужели природа от нечего делать установила эти произвольные границы?
Ленц начал медленно расхаживать перед Беном; охранники стояли все так же неподвижно.
– Несмотря даже на то, что мой отец был вынужден переехать в Южную Америку, он продолжал издали руководить вот
– Хромосомы, – сказал Бен. Он начал понимать.
Отец был прав.
Теперь он догадывался, куда делся Макс.
– На самом деле лишь одна крошечная часть хромосомы. Самый кончик – нечто вроде тех твердых наконечников, которые делаются на шнурках для ботинок. Эти нашлепки были открыты еще в 1938 году; их назвали теломерами. Наша команда выяснила, что каждый раз, когда клетка делится, эти кончики становятся все короче и короче, пока клетка не начинает умирать. Наши волосы выпадают. Наши кости становятся ломкими. Наши позвоночники сгибаются. Наша кожа становится сухой и морщинистой. Мы превращаемся в стариков.
– Я видел, что вы делаете с этими детьми, – прервал его Бен, – с прогериками. Насколько я понимаю, вы экспериментируете на них. – А на ком еще вы экспериментируете? – Весь мир считает, что вы приглашаете их сюда на нечто вроде каникул. Да, своеобразные каникулы. – Нет, упрекнул себя Бен, я должен держаться спокойно. Он внутренне напрягся, чтобы сдержать свой гнев, не дать ему воплотиться в какие-нибудь зримые проявления.
Слушай его. Подталкивай его к дальнейшим разговорам.
– Действительно, у них нет никаких каникул, – согласился Ленц. – Но эти бедные дети вовсе не нуждаются в каникулах. Они нуждаются в уходе! Знаете, эти малолетние старики действительно очаровательны. Они рождаются старыми. Если вы возьмете клетку у новорожденного ребенка-прогерика и поместите ее под микроскопом рядом с клеткой девяностолетнего старика, то, черт возьми, даже квалифицированный молекулярный биолог не сможет найти разницу! У прогериков эти наконечники короткие от самого рождения. Короткие теломеры – короткая жизнь.
– Что вы с ними делаете? – спросил Бен. Он понял, что его челюсть болит оттого, что он все это время изо всех сил стискивал зубы. Перед его внутренним взором плясали дети-прогерики, упакованные в стеклянные банки.
Доктор Рейсингер, судья Мириам Бэйтиман, Арнольд Карр и другие весело выходили из зала, переговариваясь между собой.
– Эти крохотные наконечники для шнурков, они… они наподобие крохотных одометров. Хотя вернее будет сравнить их с таймерами. В теле человека сотня триллионов клеток, а в каждой клетке имеется девяносто две теломеры, так что получается десять квадриллионов маленьких-маленьких часиков, которые говорят телу, когда ему пора выключаться. Мы заранее запрограммированы на смерть! – Ленц, казалось, был не в состоянии сдержать волнение. – А что, если бы мы смогли каким-то образом перепрограммировать эти часы, а? Помешать теломерам укорачиваться! Ах, вот в этом-то и заключалась вся хитрость. Ну, так вот, выяснилось, что некоторые клетки – к примеру, некоторые клетки мозга – производят химические вещества, энзимы, которые сохраняют теломеры и даже восстанавливают их. Все наши клетки обладают способностью делать это, но – по неизвестным причинам – большую часть времени эта способность оказывается выключенной. А что, если нам
Выходит, вот ради чего совершались все эти убийства, так, что ли?
«Как всегда, судьба не обходится без иронии, – подумал Бен. – Люди умирают ради того, чтобы кто-то другой мог прожить намного больше отведенного ему природой срока…»
Продолжать отвлекать его разговором, заставлять его увлеченно объяснять. Не показывать гнева. Не выпускать цель из виду.
– И когда же вы совершили ваш главный прорыв? – осведомился Бен.
– Лет пятнадцать-двадцать тому назад.
– Но почему же никто так и не догнал вас?
– Конечно, мы не одни работали в этой области. Но у нас имелось преимущество, которым не обладал никто другой.
– Неограниченное финансирование. – Деньги Макса Хартмана, добавил он про себя.
– Конечно, это было весьма полезно. И еще тот факт, что мы почти без остановок работали над этой проблемой, начиная с сороковых годов. Но это еще далеко не все. Главное отличие в том, что мы проводили эксперименты на людях. Все так называемые «цивилизованные страны» давно уже объявили подобные исследования вне закона. Но, ради бога, скажите: много ли можно по-настоящему узнать, работая с крысами или плодовыми мушками? Самых первых наших достижений мы достигли, экспериментируя на детях с прогерией, аномалией, не существующей ни у одного другого вида представителей животного мира. И мы продолжаем использовать прогериков, по мере того как совершенствуем свое понимание молекулярных структур. Наступит время, когда они больше не будут нам нужны. Но пока что нам предстоит узнать еще много того, чего мы не знаем.
– Эксперименты на людях… – повторил Бен, с трудом скрывая отвращение. Между Юргеном Ленцем и Герхардом Ленцем не существовало никакой разницы. Для них люди – больные дети, беженцы, заключенные лагерей – были все равно что лабораторные крысы. – Таких, как те дети-беженцы из стоящих за забором палаток, – продолжал он. – Наверно, вы привезли их сюда, укрываясь за вывеской «гуманитарной помощи». Но они для вас тоже всего лишь «расходный материал», не так ли? – Он вспомнил то, что успел рассказать им Жорж Шардан, перед тем как его голову разнесла бронебойная пуля, и добавил: – Избиение младенцев.
Ленц сразу ощетинился.
– Действительно, именно так называли это некоторые из angeli rebelli, но это чрезмерно эмоциональное определение, – возразил он. – И к тому же оно противоречит рациональному осмыслению проблемы. Да, некоторые вынуждены умереть для того, чтобы другие смогли жить. Несомненно, это неприятная мысль. Но откинем завесу сентиментальности и хотя бы мгновение посмотрим в лицо жестокой правде. Эти несчастные дети все равно были обречены на то, чтобы погибнуть во время войны или умереть от болезней, порожденных нищетой, – и чего же ради? А они, вместо того чтобы бессмысленно умереть, превращаются в спасителей. Им предстоит послужить делу полной перемены мира. Разве этичнее бомбить их дома, допускать, чтобы их расстреливали из автоматов, позволять им бессмысленно умирать, как это широко практикует «цивилизованный мир»? Может быть, все же стоит дать им шанс вложить свою лепту в изменение хода истории? Видите ли, форма фермента теломеразы, требующаяся для нашей терапии, эффективнее всего добывается из тканей центральной нервной системы человека – из клеток головного мозга и мозжечка. Выработка фермента гораздо успешнее происходит в молодом организме. К сожалению, этот фрагмент невозможно синтезировать: это сложный белок, и структура его молекулы имеет критическое значение. Как и многие другие сложные белки, его не удается воссоздать искусственными средствами. И потому… мы должны получать его из людей.