Протопоп Аввакум. Жизнь за веру
Шрифт:
Такой папоцезаризм Никона, выросший, несомненно, под влиянием католических идей [54], вызывал резкое отторжение у русской аристократии. Различные взгляды у патриарха и бояр были и на Соборное уложение 1649 года. В результате в оппозиции к патриарху оказались представители наиболее влиятельных боярских родов: родственники царя по матери Стрешневы, родственники по жене Милославские, царский свояк Борис Морозов и даже сама царица Мария Ильинична. К ним примкнули князь Никита Одоевский (идеолог и автор Уложения), князья Алексей Трубецкой и Юрий Долгорукий, боярин Салтыков. Неприязнь оппозиционеров к зарвавшемуся патриарху доходила до того, что боярин Стрешнев даже научил своего пуделя складывать лапки крест-накрест, чтобы вышучивать новое патриаршее благословение.
Милостиво отнёсся к возвратившемуся из ссылки протопопу и царь Алексей Михайлович. В Москве Аввакум сразу же явился к своему старому другу Феодору Михайловичу
Трое суток провёл Аввакум в доме царского постельничего, после чего Ртищев доложил о нём непосредственно царю. «Государь меня тотчас к руке поставить велел и слова милостивые говорил: “здоров ли-де, протопоп, живешь? еще-де видатца Бог велел!” И я сопротив руку ево поцеловал и пожал, а сам говорю: “жив Господь, и жива душа моя, царь-государь; а впредь что изволит Бог!” Он же, миленькой, вздохнул, да и пошел, куды надобе ему».
Царь велел разместить Аввакума на подворье Новодевичьего монастыря, которое находилось рядом с Вознесенским монастырём в Кремле. «И, в походы мимо двора моево ходя, кланялся часто со мною низенько-таки, а сам говорит: “благослови-де меня и помолися о мне!” И шапку в ыную пору, мурманку, снимаючи с головы, уронил, едучи верхом! А из кореты высунется, бывало, ко мне. Таже и все бояря после ево челом да челом: “протопоп, благослови и молися о нас!” Как-су мне царя тово и бояр тех не жалеть? Жаль, о-су! видишь, каковы были добры! Да и ныне оне не лихи до меня; дьявол лих до меня, а человеки все до меня добры», — писал впоследствии Аввакум.
Но царские и боярские милости не могли затмить главного: приехав в Москву, Аввакум увидел, что никоновские новшества прочно укрепились в церкви. И он вновь выступил с их обличением. Время пребывания Аввакума в Москве становится самой горячей порой его проповеднической деятельности. Пользуясь в это время большой свободой, он действовал и устным словом, и писаниями. В первую очередь он обращается с челобитной к царю. «Я чаял, — пишет в ней Аввакум, — живучи на Востоке в смертях многих, тишину здесь в Москве быти; а я ныне увидял церковь паче и прежняго смущенну. Свет наш государь, благочестивый царь! Златаустый пишет на Послание к ефесеом: “ничтоже тако раскол творит в церквах, якож во властех любоначалие, и ничтож тако прогневает Бога, якоже раздор церковной”. Воистинно, государь, смущенна церковь ныне».
Описывая царю все свои мытарства, которые ему пришлось претерпеть от самого начала священнического служения «ради Церкви Божия», в том числе и сибирские — за сопротивление Никоновым «затейкам», Аввакум вместе с тем выражает свою твёрдую и неизменную позицию в делах веры. Он призывает царя отказаться от никоновских реформ, видя в них главную причину всех несчастий, постигших за последнее десятилетие Русскую державу;
«И моровое поветрие не мало нам знамение было от Никоновых затеек, и агарянский меч стоит десять лет беспрестани, отнележе разадрал он церковь… Не прогневайся, государь-свет, на меня, что много глаголю: не тогда мне говорить, как издохну! А близ исход души моей, чаю, понеже время належит. То не отеческой у патриарха вымысл, но древняго отступника Иулияна и египтенина Феофила, патриарха Александрова града, и прочих еретик и убийц, яко християн погубляти. Мне мнится, и дух пытливой таков же Никон имать, яко и Феофил, понеже всех устрашает. Многие ево боятся, а протопоп Аввакум, уповая на Бога, ево не боится. Твоя, государева-светова, воля, аще и паки попустишь ему меня озлобить, за помощию Божиею готов и дух свой предати. Аще не ныне, умрем же всяко и житию должная послужим; смерть мужу покой есть [55];смерть греху опона. А душа моя прияти ево новых законов беззаконных не хощет. И во откровении ми от Бога бысть се, яко мерзок он пред Богом, Никон. Аще и льстит тебе, государю-свету, яко Арий древнему Констянтину, но погубил твои в Руси все государевы люди душею и телом, и хотящии ево законы новыя прияти на Страшнем Суде будут слыть никонияня, яко древнии арияня. Христа он, Никон, не исповедует, в плоть пришедша; Христа не исповедует ныне царя быти и воскресение Ево, яко июдеи, скрывает; он же глаголет неистинна Духа Святаго, и сложение креста в перстех разрушает, и истинное метание в поклонех отсекает, и многих ересей люди Божия и твоя наполнил; инде напечатано: “духу лукавому молимся”. Ох души
Но Аввакум, наивно полагая, что это Никон «омрачил» царя, не знал тогда, что и реформа, и «агарянский меч» были не просто звеньями в одной цепи, но следствием политики самого царя по осуществлению пресловутого «греческого проекта». В результате его попытка образумить Алексея Михайловича успехом не увенчалась, да и не могла увенчаться. «Царь был настолько поглощён идеей возрождения Константинополя, II Рима, за счёт собственного государства, что ни о чём другом думать не мог. Возврат к древнему русскому благочестию для него означал отказ от всех своих “свершений” и побед, ставил под сомнение весь смысл русско-польской войны и новых территориальных приобретений. Предать своих верных соратников он также не мог, а может быть, и боялся. Ближайшие бояре и князья, благодаря определённой царской политике, получили огромные владения, новых подданных, совершенно неожиданные статьи доходов. Вернуться к религиозным традициям предков означало для них отказ от последующих завоеваний, грозило породить недовольство и бунт у украинцев, поддерживающих пока московитов в борьбе с польской шляхтой. Мы даже наблюдаем процесс перераспределения собственности внутри самой когорты “избранных”» (Платонов).
Тем самым пути Аввакума и его покровителей резко разошлись. Если бояре боролись лично против Никона и, добившись его падения, а впоследствии и извержения из сана, были в общем-то удовлетворены, то Аввакум шёл против никонианства: против всех тех церковных новшеств, подлинным автором которых были сам царь и его ближайшее окружение. Бояре убеждали опального протопопа примириться с новой верой, обещая высокое общественное положение и какое угодно место, вплоть до места царского духовника, но Аввакум не соглашался.
*
За то время, пока Аввакум был в сибирской ссылке, в столице произошли серьёзные перемены. Вождём московских староверов какое-то время продолжал оставаться отец Иоанн Неронов. Через год после своей ссылки в Спасо-Каменный монастырь он был отправлен ещё далее на север — в Кандалакшский монастырь Рождества Богородицы, откуда в августе 1655 года ему удалось бежать на Соловки, которые и тогда, и после были оплотом старой веры. Затем, неоднократно избегая ареста, приказы о котором были повсюду разосланы Никоном, он добирается до Москвы, где некоторое время живёт тайно в келии отца Стефана Внифантьева. 25 декабря 1656 года Иоанн Неронов постригся в Переяславль-Залесском Троицком Даниловом монастыре с именем Григорий. Ко времени возвращения Аввакума в Москву Неронову исполнилось уже 63 года, и силы покидали его. К тому же, устрашённый отлучением от «Вселенской Церкви», Неронов примирился и с Никоном, и с введёнными им новшествами.
«В лице прибывшего в Москву Аввакума противники церковной реформы Никона получили теперь нового главу и руководителя, который своею десятилетнею ссылкою в Сибирь, всею тамошнею жизнию и деятельностию блестяще доказал свою безусловную, непоколебимую преданность родной святой старине, всегдашнюю стойкость в раз усвоенных воззрениях, свою редкую, прямо исключительную способность постоять за них при всяких обстоятельствах и положениях, и свою решительную неспособность идти с противниками на какие бы то ни было компромиссы», — писал .Ф. Каптерев.
Возглавив московскую староверческую общину, Аввакум повёл борьбу смело и решительно. Ему часто приходилось вести прения о вере со сторонниками никоновских церковных реформ. Так, Иоанн Неронов упоминает о беседах Аввакума «наедине» с архиепископом Иларионом Рязанским и с новым царским духовником Лукьяном Кирилловым — «о сложении перстов, и о трегубой аллилуии, и о прочих догматех» старых и «нынешних нововводных».
Однако самые ожесточённые споры в те дни проходили в доме Феодора Михайловича Ртищева за кремлёвскими Боровицкими воротами на углу Знаменки и Моховой, куда Аввакум «бранитца со отступниками ходил». Интересно, что дом Ртищева был местом постоянных столкновений по вопросам церковной реформы и до приезда Аввакума в Москву. Отец царского окольничего Михаил Алексеевич Ртищев осуждал за приверженность старой вере свою племянницу, боярыню Феодосию Прокопьевну Морозову, которая вскоре станет духовной дочерью Аввакума. Дядя Ртищева по матери Спиридон Потёмкин, образованный старовер, ссорился с его сестрой Анной Михайловной, сторонницей Никона.