Протозанщики. Дилогия

В сотый раз, а может быть и в тысячный, он шел через лесок, разделяющий микрорайоны. Та же дорожка привычно петляла меж корней. Тот же потрескавшийся бетон вспыхивал отполированным годами гравием, отражая желтизну фонарей. Те же странные березы склонялись к прохожим, хвалясь черными стволами.

В сотый раз, а может быть и в тысячный, он задумался над необычностью старых деревьев: вместо привычной белизны с темными черточками-крапинами, стволы темны и иссечены сероватыми шрамами. Только знакомая форма пожелтевших листьев выдавала в громадных растениях березы.

В сотый раз, а может быть и в тысячный, темный лес встретил сыростью и редкой осенней травой, но впервые — вдруг, на тридцать седьмом году жизни — возникло подзабытое чувство страха.

Никогда Алексей не считал себя трусом. Много раз ходил ночью по парку. Ноги привычно топали в сторону дома, в голове проносились бесполезные, что греха таить, часто нетрезвые мысли, но страх… страха не было никогда.

Предсказуемо оборвалась линия фонарей — впереди неосвещенная часть лесопарка. Черные березы словно растворились в мареве, оставив парить в воздухе едва различимые черточки.

Другой дороги нет.

Приходится нырять в темноту…

Звук топота заставил обернуться.

Первый удар на мгновение вызвал боль.

Вспыхнуло осознание, что тело больше не подчиняется.

Боль, едва появившись, исчезла, растаяла вместе с картиной ночного леса…

Глаза открылись легко. Как в детстве, в утро дня рождения. Словно опять маленький, светловолосый Алешка не мог заснуть накануне, отлеживая бока в ожидании праздника, и вот разгорелся рассвет — пора вставать! Пора бежать поднимать маму — одинокую, всегда чуточку грустную, всю жизнь посвятившую воспитанию единственного сына. Пора радостно носиться по шершавому ковру. Шелестеть конфетами. Трещать заводными подарками!

«Придет же в голову», — улыбнулся Алексей, поднимаясь на ноги. Интуитивно попытался отряхнуть грязь, но красный спортивный костюм совершенно чист. Боли нет. Память в норме. Только странное ощущение вернувшегося детства. Чудно, но не плакать же из-за хорошего настроения!

Вокруг все тот же лес. Вроде бы знакомый… Утро уже полностью владело миром, играясь красноватым солнцем. Березы словно переоделись в классику и красовались черными рубцами на белоснежных стволах. Бесцветная от рождения, бетонная дорожка теперь сверкала цветастыми камнями. Птицы, забыв о времени года, щебетали утру.

Медно-рыжий бельчонок выглянул из-за ствола ели, пуговки глаз сверкнули любопытством, и, ловко орудуя коготками, зверек вознесся к макушке. Даже трава, еще вчера жухлая и пожелтевшая, сейчас выпрямилась и зазеленела под лучами доброго светила.

«Странно все это!», — пожал плечами Алексей, но продолжил путь, — «Главное домой. Спрятаться, скрыться, отоспаться. Поболтать ни о чем с матерью. Забраться под одеяло. Включить тихую музыку и забыться сном…».

В лесу безлюдно. Ни одного человека на дорожке. Никого на извилистых тропках. Только на детской площадке, попавшейся на пути, сидел низенький, пухлый человечек и лениво ковырялся в песке носком желтого ботинка.

— Привет, — зачем-то поздоровался незнакомец.

— И тебе не болеть, — улыбнулся в ответ Алексей.

— Меня зовут Макс, — представился толстячок, и Алексей разглядел, что мужичку где-то за сорок.

— А меня…

— Лехой? — перебил тот.

— Типа того… Мы, разве, знакомы?

— Знаю Волна, знаю, — произнес толстяк глупую кличку Алексея, назойливо приставшую с детства, — И кто ты, и как сюда попал… знаю.

— А ты кто такой? Чего нужно от меня? — насупил брови Волна.

— Понимаешь ли, Леха… дело в том, что ты… как бы это помягче сказать… ой, как я не люблю этого… — промямлил Макс, и, набравшись смелости, выпалил на одном дыхании, — В общем, ты умер!

— Я… что?! А-а-а, понятно, — отшатнулся Волна, предполагая, что говорит с умалишенным, — Ну, тогда, я пойду, ладно? Пока!

— Иди, Леха, иди. Домой же собираешься? В свою обшарпанную девятиэтажку?

Алексей не стал отвечать, развернулся и направился в сторону дома. Толстяк ловко шмыгнул между кустами, перепрыгнул канаву, и желтые ботинки зашлепали рядом с Волной. Лес расступился, открывая дорогу: старую знакомую, много раз исхоженную, но неожиданно другую. Вместо асфальта и кривых бордюров, перед глазами лежала брусчатка из широких, чуть буроватых, камней.

— Все еще не веришь? — семенил рядом Макс.

— Отвали!

Волна перешел на бег. Кустарник на обочине замелькал перед взором, зашипел листвой, проносясь мимо. Еще несколько метров и должна показаться школа. Там, за зарослями боярышника, прячется ее трехэтажная, типовая коробка. Сейчас. Вот-вот… но на месте здания раскинулось огромное озеро.

Алексей остановился. Гул в голове, недавно едва уловимый, затрубил в полную силу, застучал в висках болью. Слезы выступили на глазах, размывая синюю гладь водоема.

— Ну, вот, началось, — пробубнил себе под нос Макс.

— Что это? Как же… Наверное, голова повредилась от удара.

— От удара, Волна, все от удара, — сочувственно произнес толстяк.

— Мне надо домой, — прошептал Алексей.

— Пойдем, я провожу.

— Значит, дом есть? — с надеждой обернулся Волна, — Значит, за тополиным сквером по-прежнему… там?..

— Пошли, сам увидишь.

Вместо тополей шуршали листвой вековые дубы. Вместо девятиэтажки высился кирпичный коттедж. Большой, размашистый, угловатый — именно таким всегда представлялся Волне «его дворец» в поддатых мечтах. Бронзовые пики ограды поднимались в небо, доставая кроны деревьев-великанов, а бархатный хмель, рдея осенними трилистниками, оплетал их. Дорожка вбежала в ворота, и они, скрипнув, отворились.