Закат Раздрая. Даниил Московский, Брацио Сергей

Закат Раздрая. Даниил Московский

2018 г.

6.25 + -

рейтинг книги

Шрифт:

Даниил Московский (1261–1303)

« Данило Александровичь Московьскiй , внук Ярославль, правнук Всеволожъ, праправнук Юрья Долгорукаго, препраправнукъ Владимера Маномаха, пращуръ Всеволожъ, прапращуръ Ярославль, препрапращур великого Владимера».

Из Патриаршей или Никоновской летописи.

« Даниил Александрович (1261 — 5 марта 1303, Москва) — младший сын Александра Невского, первый удельный князь Московский (с 1263, фактически с 1277); родоначальник московской линии Рюриковичей: московских князей и царей».

Википедия.

Звенит морозом воздух чистый, Подошва давит хрусткий снег, Снегирь, талантливым артистом На фоне баров и аптек, Богатством рудного кафтана, Склевав рябину, бусит пьяно. Сверкают маковки соборов В обилье Солнца красоты — Благочестивы, золоты В условьях древнего декора, Где хворь Раздрая исцеля, Красуясь стенами Кремля, Живет История родная — Чудесных знаний кладовая. Начхав на спесь столичных снобов, Студентка мчится сквозь мороз. На фоне дальних небоскрёбов На щёчках розы. Повелось Так, что присутствие былого Сокрыто тем, что в мире ново: Под мышкой клатч, в руках смартфон, А под ногами заснежён Московских улочек секрет. И вдруг, сей град переодет: Сменился сумерками день, Луна над речкой набекрень. Вместо асфальта змейкой ловко Петляет старая грунтовка. Вместо престижных иномарок — Кобылка тащится. Неярок Пейзаж, лишь освещают трошки Избёнок маленьких окошки.

Вокняжение

У Невского четыре сына. Василий1 — старший. Только князь За непокорность и

строптивость Лишил наследства. Осеклась Юдоль, и волею небес Он с летописных глав исчез. Остался Дмитрий2, и морока Руси — Андрей3. Им разделил уделы Северо-Востока отец, а младший — Даниил Пока лишь дремлет в люльке чутко Еще немолвящий малютка. Почил Великий Александр… Два года справил Даниил. Судьбы нагаданный меандр Рисует дым паникадил. Что впереди? Бои кровавы! Ну, а пока в тени дубравы, Под зорким оком тучной няни, Внимает сказки о Бояне.

Князья собрались на советы, Чтоб разделить родные пяди. Кто в княжеский кафтан одетый На стол Владимирский присядет? Кого накормит Кострома? Кому меха да терема? Кому дружины удалы? Переяславские валы? Все разделили. Начат пир!.. Но прерван звонкий крик веселья, Сошел на нет кутёж удельный, Смолкает глас задорных лир. Едва хождению научен, С прозваньем Столпника4 созвучен, Из тени няниных полатей, Идет малыш к дядьям и братьям. «Да что ж мы, право, Даниил!», — Воскликнул Ярослав Тверской5, — «В запале княжеских мерил Забылись, хищные казной, Чуть не оставив безземельным Тебя, расслабившись весельем!». Мальчишка улыбнулся дяди, На остальных почти не глядя, На лавку Ярослава влез, И как заправский Геркулес, Злащённый кубок поднимает, Берёт краюху каравая, Ломает ровно пополам… Но сил не дал Бог — по щекам слезинки ручеёк протёк. Малыш заплакал. Наутёк Хотел сбежать, но груз тяжёл, И княжич грохнулся на пол. Загоготали дядьки, братья, Лишь Ярослав мальца в объятья С сырого пола поднял споро: «Ну, княжич, где же нам престола Тебе достойного найти? Какие есть к тому пути?». Здесь шутки прекратились мигом. Князья задумались всерьёз. Ведь под ордынским тяжким игом Не избежать мальчишке слёз. И, что теперь греха таить, Князья горды, скупы, умелы — Все Александровы уделы Расшила их корысти нить. С малым делиться неохота… Вдруг, кто-то вспомнил про болота На западе верстах в двухстах, Где в покосившихся крестах Разор набегов терпит с грустью, Влачит пропащим захолустьем Судьбины горестный вердикт — Невзрачен город, невелик — В косых клетях домов и бань Москвы забытой глухомань! Не будет княжич без наследства. Пускай схитрили с малолетством Дядья и братья, Даниил Вальяжно меж родни бродил: Пусть на щеках от плача вязь — Не княжич6 шествует, а князь!

Под злобный визг ордынской плети, В междоусобном лихолетье Взрослел Данил. От прей устав, Почил и дядя Ярослав — Учитель строгий, своенравный, Плативший дань в Сарай исправно, Мечтавший снять с Руси ярмо, Но не добившись ничего. В Твери взрослел московский князь, Теперь в удел душа рвалась! Освободившись, Даниил Вздохнул вольготно, и главу, На образа перекрестив, Поспешно выехал в Москву. Ох!.. Не стоглавым золоченьем, И не преградой крепостной, Не бурной радостью весенней — Москва встречала тишиной. В клубах тумана, как спросонок, На яре ряд косых избёнок, Сорняк околицу оплёл, Упавший, сгнивший частокол, Пустых амбаров развалюхи, Беззвучный плач седой старухи На тризне в кривобокой церкви. И лица будто бы померкли. Дружина спрыгнула с коней, И к двери плохоньких палат Стремится. Пусть и небогат Приём, но юность веселей На жизнь тяжёлую глядит. Раскинув строй ушат, корыт, Двери коснулись — пополам Она сломалась, и к ногам Трухой осыпалась кастной. Гордись же, князь, своей Москвой! Внутри такой же крах, упадок, Негде присесть — сам воздух гадок — Негде склониться до низов Пред ликом строгих образов. Дружине негде есть и спать: Направо бор, налево гать — Наследства княжеского гнёт. Да, видит око — зуб неймёт. «Где ж жили низкие тиуны7, Что здесь устроили развал?..», — Сквозь слез преграду в очах юных Князь на убожество взирал.

Вокруг уроны колоссальны. Со вздохом мрачный Даниил Сквозь темень брошенной мотальни На воздух вышел. Окропил Себя водой из быстрой речки, Мостка прогнившие дощечки, Стопы направили чрез ил. А впереди холма махина. Усталый шаг наверх нескор, Где хвойный вековечный бор — Символ московского зачина. Старушка — в чём жива душа? — С плетённым коробом из ивы, На Боровицкий холм, дыша Тяжёлым веяньем, с нажимом На посох в шаге опершись, Хромая, устремлялась в высь. Помог старушке Даниил, На плечи короб перебросив, Под тяжкой ношей на вопросы Решился юный паладин. «За что такую тяжесть, мать, Тебе таскать рабу под стать? В чем надобность такое бремя В сосняк пустынный поднимать? В чем твой сизифов труд? Поведай!». И потекла у них беседа… «Ношу я камни на вершину Без малого уж сорок лет, И по шажочку, по аршину Справляю матери завет. До этого она таскала, Но от поганого кинжала Ушла. Теперь досталось мне, Влачить каменья на спине. До матери, наперекор Судьбе, согнувшись пополам, Носила бабка в этот бор Булыги, чтобы ставить храм». «Куда? Зачем?..», — не понял князь Планид трех поколений связь.

«Однажды юная девица Блуждала в красочном бору. Высока, статна, краснолица От хладных ветров поутру. Вдруг в самой чаще на холме, Стоит при старенькой суме, Вдали от деревень околиц, Букал8 — отшельник, богомолец. До пят седая борода, Мешком промокшая хламида, И можно видеть без труда, Что жизнь его почти прожита… „Гроза начнется, но сначала“, — Отшельник говорил с одышкой, — „Прими в наследство от Букала Из липы старую кубышку“. Девица чрез земной поклон Благодарить хотела деда, Но он ушёл, того не ведав, В благие мысли погружён. А что в кубышке? Береста! На ней пророчество Букала Трясущимся от лет писалом Вчертили старые перста: „Когда на холме Боровицком Воздвигнут храмовые стены, Начнет фортуна торопиться Стараньем необыкновенным Руси унынье всколыхнуть, К единству начиная путь. Шлях к счастью долог и тяжёл. В трудах и битвах став сильнее, Великокняжеский престол, Прервав нападки лиходеев, В Москву придёт, и обречён Переродиться в царский трон! И звучный русских градов зов, Что возлегли вокруг столицы, Златым кольцом расположится В коронах княжеских родов. Но лишь московский господарь Над всеми властвует. Как встарь Судьба с превратностью девичьей Руси вернёт её величье! Но чтоб узреть единство края Храм должен быть, с тем не тянуть! Москве — стоять, Руси, сверкая, Ко славе освещая путь!“». «Но, так уж водится у нас», — Со вздохом молвила старуха, — «В людей честнейших верный глас Не верят. Вот и завирухой Назвали девицу тогда, И позабыли без стыда Букала. Чем года поганей, Туманнее тем предсказанье. Узреть несложно какова Сейчас забитая Москва. Та девица была мне бабкой, И вот, решилась без оглядки На то, что молвит чернь и знать, Сама храм Божий воздвигать. Что может юная девица? Булыги выбрать поровней, Втянуть на холм пару камней, Да снова вниз с горы тащиться. Прошли года, родилась мать — Еще года, и помогать Таскать по склону валуны Старушке стала — без вины Себя как будто наказав. Но честный, непокорный нрав Её сподвиг, пока дышала, Верить пророчеству Букала. Пришёл и мне момент молиться — На холм меня призыв повёл. Когда-то юная девица, Теперь же каждый шаг тяжёл. Но ни крестьянин с лошадёнкой, Ни князь, привыкший к кутежу, Не помогли. Я лишь тихонько Камни к вершине возношу. И храм по-прежнему не виден, Каменьев мало наяву, Но будет строиться обитель, Пока я здесь, пока живу! Детей не дал Бог, но я знаю, Что помощь будет. Не забудь: Москве — стоять, Руси, сверкая, Ко славе освещая путь!». «Святая женщина!», — набатно Воскликнул потрясенный князь, — «Пусть мой удел пока невнятный, Но обещаю, не таясь, Что для потомков славных судеб Храм на Бору воздвигнут будет!». Его решения быстры — И застучали топоры! Камней хватило на основу, Для клетей лес рубили новый. И словно облака вспорол, Взмыв в небо, свежий частокол. Построена дорога к броду Какой народ не видел сроду. Поднялись избы и амбары, Вежи обзорные поджары. Сквозь хор заздравных ликований Князь ехал, радуясь. В час ранний За радость звон пономарю В Соборе Спаса на Бору! Не раз горевшая дотла, Москва вздохнула, ожила!

Дюденева рать

Пока брат младший созидал, У старших разгоралась свара — Междоусобного кошмара Стремглав усилился пожар. Ярлык имел Андрей, но Дмитрий, По старшинству, с Ногаем9 хитрым, Решил собрать в Залесском рать, И стол Владимирский отъять. У Дмитрова в степи пустынной К дюжим владимирским дружинам Андрея, Новгород и Тверь Прислали войска и князей. Шеломы блещут поутру, Полощут стяги на ветру. С хоругвями московских сил Стоит и юный Даниил. На взгорье Дмитриевы рати Русских дружин не худшей стати, Готовых сечу учинить, Порвать родства златую нить. В обилье окриков гугнивых, В храпе коней нетерпеливых, Готовы броситься со спуска На брата брат, на русских русский! Полки бойцов готовых к сече Князья покинули для схода. Решались судьбы человечьи — Полечь в бою, или вольгота Еще недолгий миг продлится, Промчится мимо колесница Старухи с острою косой, Водящей кметей на покой. «Зачем ты здесь, противник-брат?», — Надменно вымолвил Андрей, — «Иль недостаточно богат? Иль мало алчности твоей Всего, что есть, и ты вконец Забыл, что завещал отец?». «Не прав ты, брат, отца лишь волю, Я и желаю, и исполню», — Кичился Дмитрий, погружая Себя во гнев. Как звери в стае Смотрели братья друг на други, Дрожали руки от натуги, Схватив, к побоищу близки, Мечей резные черенки. «Постойте, Дмитрий и Андрей», — Спокойно начал Даниил, — «Мой нрав, быть может, горячей, Но я моложе, не таил На вас жестокие обиды. Я — младший. Я и панихиды Не помню нашему отцу, Но разве русичам к лицу, Забыть про веру и про землю Про нашу русскую? Не внемлю Раздорам вашим никогда, Пока вокруг одна беда». Чем больше молвит князь Московский, Тем громче слышен гнев отцовский: «Волынь во брани затяжной, То с хитрым ляхом, то с Литвой10. Уж три на десять лет подряд Руины Киева дымят. Переяславль, что на Днепре, Ордой затоптан. На костре Сопрела, проигравши брань, Испепелённая Рязань. Хиреет Ярославль от мора. Новогородская опора — Торжок не вылезет из бед, Всечасно во печаль одет. Куда ни глянь — Орды темница, И так по всей Руси творится. А что мне братья предлагают? Рубиться насмерть меж собой! К набегам и неурожаям, Окровавленною толпой, В полях, гордыней убиенны, Умчаться в сторону геенны. Вот я стою! И вот мой меч! Один готов с братьями биться. Мне не нужна ваша столица, Но не позволю сечь и жечь Людей и грады…», — от досады Князь поднял меч, поправ уклады… Минувшее не сохранило Деталей разных в старину, Но миротворством Даниила Не попустили ту войну. Вернулись рати в города. Отдался радостям труда Данил — обширный ввысь и вширь Вырос Данилов монастырь.

Годин десяток в лету канул. Продолжил зрелый Даниил Москву, не сданную бурьяну, Преображать. И он рубил С дружиной вместе избы, бани… Но не забыли братья брани… Прожив ряд тихих, мирных лет, Ногаем Дмитрий обогрет — Великокняжеский ярлык Теперь за ним. Сменил владык Великий стол, но без мечей Не согласился с тем Андрей. На миг в Орду переместимся, Чтоб лучше время понимать, В котором верх гостеприимства Сменялся боем, миром — рать. Ногай — всего лишь темник хитрый, Сарая ставленник. Навек Себе улус в кормленье выдрал, Южным славянам беклярбек11 — От волн Дуная до Днестра Земля богата и щедра! И вот, набрав могучих сил, Он ставил ханов и сносил. Стал независим и бесстыж, Множив уделы и престиж. Им горделивых сербов трон Разбит, зависим, удручен. Давно невиданный кошмар Вселился в царствие болгар. Данилы Галицкого12 дети У темника в вассалитете. К самоуправию привык — Мольбам Андрея не внимая, Ногай дал Дмитрию ярлык, Отняв решение Сарая. Тохта — его подручный хан, Сам жаждой власти обуян, От страха хоть и цепенея, Решился поддержать Андрея. Но все же Дмитрий с ярлыком! Полки Москвы, да не тайком, Против презренного Сарая С холмов московских выезжают. Тысячи витязей заправских, Новогородских, переславских, Можайских, псковских и тверских, Владимирских, да и иных, Хуля князей на все лады, Впервые шли против Орды13! Но хан Тохта весьма был хитрым, Русских князей узрев палитру, Велел Андрею подождать, Не выводить на сечу рать. И вот, не встретив супостатов, Не зря нашествия проклятых, Князья решили разойтись, Шальную воспринявши мысль: Решили, что Орда сдалась. К пенатам каждый отбыл князь…

Ногай на западе ликует, Считает, что Тохта поник, Что у злокозненных фетюев Надежно вырвали ярлык. Да, хан труслив, но очень подл, Зазолотился лишь ячмень, Бескрайним морем жутких волн, На Русь набросился Дюдень14 — Родимый брат Тохты лихого В набег с Андреем ринул снова15! Князья сидели по уделам. Полки распущены едва. И Даниил любимым делом Был занят — строилась Москва. Тем часом, тьмы внезапным смерчем, Хопра и Суры междуречьем — Атака словно сталь тверда — На Муром бросилась Орда! Как щепка вспыхнул древний град! Величье многовековое Померкло. Пустошью чреват Разгром дружин в неравном бое. Князей деяния тогда Сокрыло пеплом на года16! Убийства, грабежи, полон — Занят злодей любимым делом — Как только Муром подчинён Орда на Суздаль налетела. Ударом огненных лавин Пылает кремник, город вымер, И душегубам роковым Пути открыты на Владимир. Не выдержав тревоги злой, Не принимает Дмитрий бой… Узрев огни по горизонту, Умчался к псковскому Довмонту17. Под крики раненной столицы, Теперь никто не мог сдержать Зловредного Дюденя рать — По землям вихрь кровавый мчится! Под звон невольничьих оков Закат на западе багров, Под свист сарайской чертовщины, Истлели русские дружины: Уж пали Юрьев, Переславль, Где сам Дюдень обосновался, Пылают Углич, Ярославль, Ростов поник по воле ханской18. Подобно огненной волне Орда придвинулась к Москве. С холма с дружиной смотрит князь За стены, где в прибрежном гае Кромешным облаком клубясь, Данилов монастырь пылает. Москвы высокий частокол Полчищ не сдержит. Предпочёл Народ оставить для расправы Свои деянья величавы. Отдав приказ уйти в леса, Орде возмездием грозя, Князь сквозь посад, пока не взят, Покинул обреченный град… Все, что построил Даниил Огонь пожрал. Что заложил — Разрушил, без хлопот о брате, Андрей на Дюденёвой рати.

1 2