Протяни ко мне руку
Шрифт:
– Учитель, вот они, скорей сюда!
Мальчишки дали деру, и хорошо, что было бы, если бы один из них, решился бы остаться и проверить, выглянул из-за угла, что бы убедится, что учитель идет. Я часто думаю о том, что каждый такой удар может быть последним, наше тело намного хрупче, чем мы думаем. Может поэтому, мне не дают покоя синяки на теле Генри, ведь если бы я не расстегнул на нем воротник, то никогда бы их не
Я часто представляю, то, как побитый хулиганами Генри бредет домой и без сил падает, возле дома, так и не сделав этих одиннадцать шагов. Я проверял несколько раз сам. И мне становилось невыносимо грустно, когда останавливаюсь на том месте, где нашел его, глядя на дверь, за которой ему уже могли помочь. Каждый этот шаг, каждый раз даётся мне с трудом. Я словно становлюсь им. Мне холодно, страшно и больно. Я иду, держась за стенку дома, представляя, что на этот раз он обязательно дойдёт. Я передам ему свои силы сделать шаг, другой. Я отдам ему свои удары сердца, свои вдохи и выдохи, сделать эти одиннадцать шагов и вот она дверь. Я берусь за ручку, но не открываю дверь. Уже слишком поздно, он все равно уже не вернется. Только в моих снах темной личностью, созданный наказанием за мои ошибки, наблюдающий за мной со стороны, как я мучаюсь. Вспомню ли я то, что должен? Но, мне бы знать, что именно.
Я отпустил ручку, собирался было уйти, как меня позвала мать Генри. От ее вида, после смерти сына, мне всегда становилось жутко. Меня часто многое пугает, но этот страх можно было назвать гнетущим и несправедливым. Когда женщина, убитая горем, становится почти безумной, хотя она и не виновата в том, что тебе не по себе находиться рядом с ней. Что ее поступки хуже удара ногой, когда она делится с тобой своей болью, так же как и вещами Генри. Теми вещами, которые он уже никогда не наденет и не возьмет с собой для ночевки. Первое время они для меня были как куски от человека, которого ты больше не увидишь, потом как память о нем, а теперь как возможные зацепки.
Не знаю, позволено ли, простительно ли, будет с моей стороны, но в первый раз, за долгое время, я попросился в его комнату. Она разрыдалась, обняв меня, но разрешила. Удача ли это, или же принятие на себя части этой ноши, она так благодарно выдохнула, открывая передо мной дверь.
– Я приготовлю тебе горячий шоколад.– Произнесла она, утирая слезы и улыбаясь.
Я не поверил своим ушам, и, хотел было отказаться, но ее уже не было рядом, а входная дверь закрылась, и в окно я увидел, как она поспешно удалялась в магазин.
Не теряя ни минуты, я схватился за его тетради, но подумал о том, что глупо прятать, что либо, там, куда могут залезть родители. Поискал по потайным местам, куда сам прячу какие либо ценности. И снова мысль – про клад посетили мою голову. Надо будет достать его, когда приду домой. Хотя, если у него дома были бы нычки, он не закапывал бы что-либо у ручья.
Голова шла кругом, где же искать? Я закрыл глаза и попросил Генри подсказать мне. Но нет, перед моими глазами, где то за окном стояло его тело. И где то внутри оно ухмылялось глядя на меня. Сейчас Генри для меня был поделен на две части. Как бестелесный светлый образ в памяти и то, что осталось от Генри – пустое бездыханное тело. Оно улыбалось, только то, что я не видел его зубов после смерти, спасало меня. Оно глядело на меня мертвецки белыми глазами, я думал о том, что бы если оно помогло бы мне, то оно бы упокоилось с миром. Но оно и так было захоронено. Когда я открыл глаза, тела Генри не было. Комната снова залилась светом и стала, как и прежде уютной, как каждый раз, когда я приходил в гости. Как будто он вот- вот должен прийти, я сел на край кровати, ощущая то, что даже комната и без того казалось бы, обычное место, но тоже словно охладела. Хотя за стенкой и даже за дверью кипела хоть неполноценная, но все- таки жизнь. Даже комната уже похоронила Генри, не ждет его, не согревает постель теплыми руками, воздух застоялся и не приветлив как раньше. Правда ли, что жизнь после смерти одного человека, продолжается, или что- то все же исчезает, умирает вместе с ним? Как эта комната, как эти вещи, как часть нашего сердца или души, моего так, наверное, точно. Теперь всегда будет кусок омертвевшего сердца во мне, тот, что занимал мой друг. Для кого были мои шутки и истории, кто вызывал у меня смех своими шутками. Да будет еще много людей, что займут остальные куски, но они не заменят его, будут другие, а его не будет.
Входная дверь открылась и раздались шаги, и дрожащий, радостный в какой- то степени, голос произнес:
– Я дома! Заждался пади? Сейчас все будет, не убегай, побудь еще не много.
Конец ознакомительного фрагмента.