Провал «миссии бин», или Запись-ком капитана Вальтера
Шрифт:
– Разрешите выдать спирта из личных фляг. Маются мужики и хлопцы. Самогонку вчера всю прикончили, а выгнать, брага ещё не подоспела. Впрочем, для поправки можно и бражки, какая есть, тяпнуть. Разрешите.
– Не мужики и хлопцы, прапорщик! Марские пехотинцы спецназа ОВМР, – поправил я Лебедько. А посмотрел на ковырявшихся в пюре солдат, распорядился: – Дежурный, выдать по сто грамм. После завтрака всем на прополку. Я – на КП. И часовому налей, сменится, повар с обедом подаст. Стоп! Вчера на именинах рядового Милоша весь личный состав взвода за столом сидел, сорок восемь человек. Кто на вышке нас охранял? Разболтались!..
Вечером в каптёрке, мешая «молодой киселёк» со спиртом, я согласился с предложением Лебедько отменить воинские уставные отношения. Звания упразднили, имена и фамилии заменили на прозвища, обращаться друг к другу стали «мужик» или «хлопец». Брумель в память о погибшем друге за прозвище себе взял его спецназовский
С того дня пять лет минуло.
* * *
В тёплые летние ночи я спал в правлении колхоза, да и в осенние прохладные случалось. Сейф сторожил. И не пацанов мирянских уже боялся – своих хлопцев: а ну как, пока я в бараке буду ночевать, залезут и наставят в журнале себе «галочек» в графе начисления трудодней. Со временем опасался уже другого: за «валюту»********. Это, когда мои полеводы принялись похаживать на свиданки к мирянским бабам и девушкам. Женщины и девицы, гуляя в сопках, сидя на завалинке у купола, дышали в гражданских респираторных масках, мои полеводы через эту самую валюту, «макарики» на спецназовском сленге. Зазнобе дал две таблетки в нос, и хоть песни пой, хоть целуйся. Ещё за ножи спецназовские тревожился, когда зимой завхоз навешивал на столовку вывеску «ПУСТО» и запирал колхозный амбар до лета. Стащат и пойдут «гулять» по другим деревням острова. А во времена, когда завхоз не вылезал из продсклада неделями, в колхозе голодали и «Отраду» на валюту друг у дружки меняли, я правления не покидал и зимними ночами. Киселём только запасшись. Топинамбура всегда навалом было, но варили кисель только завхоз Силыч да кашевар Хлеб: только у них было на чём, в чём, во что разлить и где хранить. У меня в правлении и хранили. Завхоз подносил, кашевар на ходулях в жерло отвода жбаны пропихивал, я принимал и под стол на дверцу сейфа составлял. После под стеной круговой закапывал. По сторонам сейфа были схоронены и две мои походные фляги, две комиссара роты и четыре нелепо погибших разведчиков. Заначку я долго, пока совсем уж не припёрло, не трогал. Кашевар, душевный парень, тайком от Силыча носил мне ночами спецназовский котелок (сплющенный, в оконце пролазил) с кипячёной водой, ею я и разбавлял кисель, чуть подлив спирта из моей фляги, – для вкуса.
И так изо дня в день, все пять лет.
* * *
Островную ягоду ели не только столчённой в пюре, но и так. Хлопцы сбегают на «Дальнее поле», накопают, мужиков угостят, жуют на нарах и рассказывают, с каким удовольствием съели бы сейчас ход-дог или гамбургер из кораллов цвета булочки, говядины, майонеза и кетчупа. Я лежал в своём председательском закутке за занавеской, слушал и слюни глотал.
Не знал я, чем все обернётся. Силыч знал, но молчал, гад! У нас зубы выросли на треть, и подвернулись, образовав щербины. Хрящи ушей набухли, а мочки «серьгами» повисли. Как у старожилов острова – Силыча, Камсы, Хлеба, Чонки, Селезня, Мелеха и Крынки. Пузо Красное – исключение, оскомину ел только, когда с голоду начинал пухнуть, у него на островную ягоду аллергия: живот красной сыпью покрывался.
Начали себя не узнавать, я укрепился в своём подозрении винить во всем Силыча. Странности нас преследовали сразу после похорон дяди, его солдат и отрадновцев. Не без основания я считал, что провоцировал напасти завхоз. Расскажу о том, но прежде об острове Бабешка.
* * *
Дружбы завести с островитянами из других двух деревень на острове Мироное и Быково никак не удавалось. Я с жителями Мирного впервые увиделся только когда пришёл со своими зимой в деревню за дарственным жмыхом. С жителями Быково вообще ни одного контакта не было. Невзлюбить нас было за что: всё же мы, хоть и защищались в стычке с прусским взводом, – виновники гибели прусских солдат и поселян-отрадновцев.
Появление на острове Бабешка государства Пруссия – я знал, дело тёмное.
Когда после Хрона создавались первые марсианские военные базы на Земле в Антарктиде, Русь застолбила остров, расположенный посередь Тихого океана. Откуда он появился, никому неведомо – на картах не отмечен. Остров небольшой, круглый, площадью не более четырёхсот квадратных километров. Представлял собой каменное образование, покрытое песчаными сопками, без растительности. Не водились здесь, ни звери, ни гады, ни насекомые, и птицы сюда с континентов не прилетали. Долго не заводили островитяне и домашних животных. Ключевая вода была в пяти только местах. Кстати, по числу ключей намечалось построить на острове пять поселении, потому-то в Мирном и остались храниться два дополнительных комплекта башен. Дождевую воду не пили – понятно: занесена с материков через океан заражённой.
Если не брать в расчёт песчаные сопки, плато острова по всей площади было ровным, но заметно накренённым по отношению к уровню океана. В месте, самом низком, на сушу накатывала волна, тогда как с противоположной стороны берег обрывисто возвышался, чуть ли не на полста метров. Из кабины вертолёта остров выглядел гигантской бочкой плавающей в океане. И если представить её затычку – с краю приливного берега – Мирным, то Отрадное располагалось несколько поодаль от Быково. Само Быково расположилось на самой верхней точке острова, граничило с обрывом.
Первооткрыватели острова посадки не совершили. Сбросили на сопки контейнер с русским флагом и гербом, в прибрежные воды буй-радиомаяк, надписали на карте ими придуманное название «Бабешка» (почему-то: название «Бочка» подходило идеально) и повернули обратно к Антарктиде – керосина долететь хватало только-только.
Из Антарктиды на Бабешку попасть – лететь или плыть четыре тысячи километров. К тому же, лететь или плыть неизвестно зачем: пустая земля с частыми песчаными бурями. Остров интереса собой не представлял, поэтому русские его не заселяли. Америка и Аладда опасались только одного, что Русь устроит там тайную военную базу. В предупреждение наблюдали за маршрутами русских ветролётов, сухогрузов, парусников, дирижаблей, отслеживали перемещение патрульных вертолётов в направлении центра Тихого океана.
Русские всегда славилась своим подводным флотом…
Откуда на Руси – после Хрона-то! – взялась субмарина?! В Судный День Последних Стариков военные дали промашку – не уничтожили? Во всяком случае, сие дело осталось тайной для Правительства Марса и загадкой для американцев и аладдинцев в ЗемМарии. А засекли подлодку, плывущей по направлению к Бабешке. Случайно. Не патрульные в вертолётах, а учёные-океанологи на исследовательском судне, наблюдая за косяком скумбрии. Кем-то напуганная рыба метнулась в сторону, учёные подумали, что потревожил их очень крупный хищник, поймали эхолотами и погнались… Оказалось – субмарина. Шла на глубине небольшой, медленно, и тралила цугом несколько подводных контейнеров. «Хоронила отходы и мусор, утопили все на глубину семисот метров, так что партия «Зелёных» должна остаться довольной», – уверяли американских и аладдинских адмиралов русские генералы. Поверили. Как не поверить? Как проверить, что на самом деле утоплено? Нырни-ка на такую глубину. Сомнения подкреплялись двумя фактами: отцепить контейнеры капитан субмарины приказал, как только убедился, что за его судном следует не русское гражданское судно, а научное под флагом «Сохрана Исхода»*********; и доложили, что к Бабешке, сменив обычный маршрут патрулирования, направилось звено русских вертолётов. Адмиралы немедленно отправили к острову объединённый патруль с приказом: «Верить, но проверить». С орбиты не проверишь: спутников у Земли ни одного не осталось. А лунные базы подобной мелкотой не занимались, поддержкой радиосвязи между материками на Земле заняты, и транспортным обеспечением по маршруту Земля-Марс. Патруль «проверку» догнал и перегнал, а на финише гонки всех ожидал неожиданный сюрприз: Бабешка горела!
Что там могло гореть?! Один песок, да камень скальный.
Спросили у русских патрулей. Те потребовали отлететь от очага огня на безопасное расстояние и рассказали что знали. Горел природный газ, месторождение которого Русь так незадачливо начала разрабатывать.
На месте скважины смонтировали защитный купол-ПпТ, шахту оборудовали производственными, жилыми и управленческими комплексами. Грунта вынули метров на пять, дальше вгрызались в камень. И вот, когда уже монтировалось оборудование и в боковых штольнях, в ствол шахты на глубину в двадцать два метра упал бульдозер. По счастью – ночью. По несчастью, машина массой в двадцать три тонны повредила дно шахты, и в каменной породе внутри металлической трубы (стояла по центру ствола шахты, в ней действовал лифт, помещались энергосиловые магистрали и воздуховод) образовалась трещина. Ни о падении бульдозера, ни о том, что в шахту стал поступать природный газ, ни кто из строителей не узнал. Встряску и грохот сочли за «происки» шторма, чертыхнулись и снова полезли на нары. Поутру до завтрака рабочие курили, как водится. Курили, стоя на лесах, вкруг и поодаль лифтовой трубы. По обыкновению, окурки бросили дружно, щелчком с пальцев, на дальность и в цель. Кто-то добросил и попал в жерло лифтовой трубы, не затушив окурка… Рабочие не пострадали. Работа аккордная и к завтраку из бараков вышли в монтажном снаряжении – в касках и брезентовых робах. Пламя взметнулось столбом, выжгло соты-ПпТ и увязло в плотной нейлоновой сети укрывавшей «миску».