Прованс от A до Z
Шрифт:
Вот некоторые из моих любимчиков:
Bon avocat, mauvais voisin — хороший адвокат, плохой сосед. Мнение, распространенное повсеместно, как и отражающее его высказывание. Вспоминается анекдот о судейском адвокате, свалившемся за борт в море, полное акул. Вытащили его без единой царапины. Когда спросили, как ему такое удалось, он ответил: «Профессиональная вежливость».
Parler pointu — говорить странным образом, со странным (то есть не провансальским — чаще всего парижским) акцентом.
C’est un vrai cul cousu —
Donner un coup de pied `a l’armoire — маневр, выполняемый, когда вы стремитесь выглядеть наилучшим образом, ибо пинок по шкафу, как известно, помогает выбрать наиболее подходящий к ситуации костюм.
Se toucher les cinq sardines — обмениваться рукопожатием. Под сардинами здесь подразумеваются пальцы.
Partir comme un pet — удалиться с необычайной скоростью (буквально — как газы из анального отверстия).
Bon pour le cinquante-quatre — фраза родилась в Марселе. Тамошний трамвай № 54 когда-то останавливался у ворот психиатрической больницы. Человек, который потерял рассудок — к примеру, вопреки здравому смыслу не соглашается с вами, — разумеется, вполне созрел для поездки в 54-м.
Pomme d’amour — когда в XVI веке из Америки прибыл в Старый Свет томат, народ полагал, что этот плод повышает половую потенцию. Поэтому его почти сразу окрестили яблоком любви, задолго до того, как он получил свое простое нынешнее имя. Различие все же существует, если верить одному из моих знакомых знатоков. «На севере они выращивают томаты, а у нас в Провансе зреют „пом-д’амуры“».
Maigre comme un stoquefiche — худой, тощий, как полоска вяленой рыбы из пивного набора.
Tafanari — задница по-провански, причем не любая, а лишь значительных габаритов. Такая, которую не грех сравнить с триумфальной аркой в Марселе. Можно также выразиться il a le cul comme cent limaces, хотя лично мне трудно представить, что это за зад, равный по объему сотне слизняков.
Sourd comme un toupin — глух, как один из множества многоцелевых горшков из обожженной глины, обычной посуды в кухнях Прованса. К северу от Прованса обходятся обычным «глух, как горшок».
Retourner les chaussettes означает «умереть». Не совсем понятно, почему для обозначения этого неизбежного события выбраны именно носки. Почему не башмаки, коньки, корсет или шляпа? Возможно, намек на остывающие первыми после смерти ноги.
Le Bon Dieu endormi — если вашему соседу совершенно незаслуженно повезло, то объясняется это тем, что Бог заснул и ничего не видел. Разумеется, если удача выпала на вашу долю, то Бог бодрствовал и явил высшую справедливость.
La terre couvre les fautes des medicines —
Наконец, о скупости. О нежелающем лезть в карман за бумажником говорят, что у него oursins dans les poches, то есть морские ежи в кармане. Более тотальный жмот может быть g'en'ereux comme une noix serr'ee, то есть щедр как пустая скорлупа расколотого ореха. Наконец, апофеоз прижимистости выражается мнением: s’il те vendait des oeufs, je croirai qu’il `a enleve les jaunes, то есть если б он мне яйца продавал, то сначала удалил бы из них желтки.
Хочу предупредить, что подобного рода фразы иной раз следует употреблять с осторожностью. Прежде чем оскорблять человека, следует с ним сначала как следует познакомиться.
Divin Marquis, Le
Божественный маркиз
Лакост, деревенька в холмах между Кавайоном и Аптом, вызывает в пальцах у туристов фотографический зуд. Отсюда открываются прекрасные виды на северные склоны Люберона, живописны крутые улицы деревни, интересны дома, старая колокольня. Множество любопытных уголков. Сразу за деревней карьер, где можно добыть известняк для любителей украшать свой дачный уголок колоннами, балюстрадами, триумфальными арками. Но главная достопримечательность деревни, разумеется, господствующий над деревней дом, в котором провел важную часть своей жизни Донасьен Альфонс Франсуа де Сад. Заложенный в одиннадцатом столетии, в 1710 году он перешел к де Садам от Симианов. Прошло еще около шестидесяти лет, и Донасьен Альфонс унаследовал его от отца, как нельзя вовремя. В Париже молодому маркизу становилось неуютно, и он поспешил укрыться в Лакосте от все более настойчивого внимания юстиции и родителей ставших его жертвами девиц.
Подобно многим нынешним беженцам из больших городов, де Сад серьезно занялся улучшением жилища. На деньги своей жены он соорудил внушительный особняк в сорок две комнаты с собственными часовней и театром, в котором ставились пьесы его сочинения. Можно себе представить, как он отбирал исполнителей.
Сельской идиллии де Сада пришел конец в 1778 году, когда его упрятали за решетку по целому букету обвинений, включавших отравление проститутки, кормление «возбуждающими конфетами» ничего не подозревающих служанок и много чего похуже. Удивительно, что, несмотря на гнусный образ жизни, его весьма часто называют «божественным маркизом».
Это мне показалось странным. Казалось бы, из всех возможных эпитетов «божественный» для его определения подходит меньше всего. Я обратился за разъяснениями на литературный факультет Парижского университета. Доктор Лоранс Кампа любезно объяснила мне, что «божественным» титуловал де Сада поэт Гийом Аполлинер, сочинивший в 1909 году введение к сборнику писаний маркиза. Доктор Кампа, однако, отметила, что не исключено, что Аполлинер заимствовал уже существовавшее определение.
Я копнул глубже, соприкоснулся с кое-чем из сочиненного самим де Садом. Оказалось, что «Сто двадцать дней Содома, или Школа разврата», «Философия в будуаре», «Новая Жюстина» и «Жюльетта» кишат «божественностью» как падаль личинками мух. Божественные попки, божественные восторги, божественный экстаз, божественный инцест и иная «божественная» активность разных частей плоти. Таким образом, возможно, что «божественный» стало для де Сада словом-паразитом, прилипло к его языку, а потом и к фамилии.