Провидец Александр Энгельгардт

Антонов Михаил

Третье письмо также начинается с бытовых сцен вроде рубки капусты на засолку и с увлекательнейшего описания "толоки", когда крестьяне помогают (в данном случае - своему барину, от которого во многом зависят), работая не за деньги, а "за честь", хотя и с угощением со стороны помещика. Рассказывает Энгельгардт и о том, какие крестьяне собственники (а это и помещику, и чиновнику читать всегда приятно!), как сильно в них религиозное чувство, хотя при их неграмотности и невежестве они даже смысла церковных служб и праздников не знают, и, между прочим, вспоминает, как в голод (о котором писалось в предыдущем письме) всю солому с крыш потравили, чтобы по возможности сохранить от гибели скот. Как трудно крестьянину выжить, если во время голода взял он у барина хлеба в долг с обязательством работать в страду на помещичьем поле, когда своя нива стоит непаханой или свой хлеб на ней осыпается... "Взяв вашу (на помещика) работу, он должен упустить своё хозяйство..." Ну, это ж само собой разумеется, можно ли

в этом упрекать автора? Неприятно, конечно, что он напоминает: " К Покрову стали требовать недоимки... Мужик и обождал бы, пока цены (на его продукцию) подымутся - нельзя, деньги требуют, из волости нажимают, описью имущества грозят, в работу недоимщиков ставить обещают". Получается, что сама власть способствует закабалению крестьян, но, во-первых, сдвижка сроков взимания недоимок определена официальным документом, а во-вторых, автор пишет о власти низовой, на уровне волости, - то ли это выполнение указаний свыше, то ли местная инициатива, своего рода самодурство. А далее - опять идут рассуждения о том, что такое хозяйство и как стать настоящим хозяином.

И так, от письма к письму мазок за мазком, складывается картина, где крестьяне задыхаются от малоземелья, а помещики, не имея достаточного количества рабочих рук, половину и более земли оставляют пустовать, государство же, не получая продукции с пустующих земель, не может разбогатеть. И всё это - из-за корысти помещиков и слившейся с ними власти. В качестве рабочих рук помещик может получить только тех крестьян, которые, чтобы не помереть с голоду зимой, брали у него хлеб взаймы с обязательством в страду на него работать. Значит, и реформа была задумана так, чтобы, ради обеспечения помещиков рабочими руками, нужно сделать, чтобы крестьянин был беден. Что стал бы делать помещик со своей землёй, если бы крестьанам хватало своего хлеба? Поэтому между крестьянами и помещиками идёт непреорывная борьба, интересы двух классов противоположны. Но в каждом письме количество неудобного для власти материала не превышает, как сказали бы сейчас, ПДК ("предельно допустимой концентрации"). Попадающиеся высказывания вроде того, что существующая система может работать только при условии, "чтобы крестьяне бедствовали", вытекали из ранее сказанного и тогда не запрещённого.

Чтобы писать такие письма-статьи, нужно быть не просто блестящим публицистом, а гроссмейстером, асом политической публицистики.

Пик надежд крестьян на справедливое решение земельного вопроса пришёлся на русско-турецкую войну 1877 - 1978 годов. Солдаты,а вместе с тем и вся крестьянская масса, были уверены, что после победы настанет лучшая жизнь. Иначе зачем же эта кровавая бойня, такие жертвы, столько загубленных и искалеченных воинов, столько женщин, оставшихся вдовами, столько детей без отцов? А лучшая жизнь - это прежде всего чтобы всем хватало земли, царская "милость насчёт земли будет, чтобы там господа ни делали", "будут равнять землю". Энгельгардт воспользовался возможностью публично высказать убеждённость крестьян в том, что "вся земля принадлежит царю и царь властен, если ему известное распределение земли невыгодно, распределить иначе, поравнять. И как стать на точку зрения закона права собственности, когда население не имеет понятия о праве собственности на землю?" То есть все его размышления о невозможности и недопустимости частной собственности на землю, о том, что вся земля - царская (то есть, если не будет царя, то государственная), земля должна быть национализирована и передана тем, кто её обрабатывает, были высазаны как мнение народное.

Крестьянство в послерефрменной России было самым взрывоопасным слоем общества. Ограбленное, обманутое, обрменённое непосильными выкупными платежами, оно во многих местах России было готово вспыхнуть при первой же искре. Деятельности Энгельгардта-публициста должен был быть положен конец. К указанию министра внутрених дел России смоленскому губернатору добавился новый сильнеший нажим, и последнее (12-е) письмо Александра Николаевича увидело свет только после его смерти.

Вся деятельность Энгельгардта-публициста была посвящена защите крестьянства. Крестьяне, разговоры с ними занимают большую часть книги "Из деревни". А в иллистрациях они отсутствуют. Чтобы устранить этот недостаток, привожу фотографию, на которой Николай Энгельгардт сидит рядом с Иваном - старостой Батищева и своим "дядькой", которому сын Энгельгардта обязан был очень многим.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ: В ЧЁМ ЭНГЕЛЬГАРДТ БЫЛ ПРОВИДЦЕМ

Глава 28. ПРОВОЗВЕСТНИК КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ

Одна из излюбленных тем современной либеральной российской публицистики - обличение проведённой Сталиным ускоренной коллективизации сельского хозяйства СССР на рубеже 20 - 30-х годов, которая якобы привела к уничтожению целого класса крестьянства - этой извечной опоры России. Здесь не место обсуждать, правильным или ошибочным был этот курс на коллективизацию сел а и могла ли бы страна сохранить свою независимость без этого, можно ли было осуществить индустриализацию (необходимость которой критики, как правило,

не отрицают в силу очевидности ответа) без обобществления средств производства на селе. Равным образом не стану разбирать, действительно ли при этом крестьянство было уничтожено или же, напротив, в конце XX века из всех промышленно развитых стран мира только в СССР крестьянство и сохранилось. Замечу лишь, что у нас семья каждого колхозника или работника совхоза имела приусадебный участок, личное подсобное хозяйство, которое чаще всего почти полностью покрывало её потребность в основных видах продовольствия и оставляло кое-что на продажу. При этом колхозник или рабочий совхоза, даже если и работал в общественном хозяйстве механизатором, то у себя дома, в подсобном хозяйстве, он оставался настоящим крестьянином. Он выращивал картофель и овощи, ягоды и фрукты, выполняя весь годовой цикл связанных с этим работ. А, скажем, американский фермер, жизнь которого описана в очерках Ю. Черниченко, выращивал бройлеров, получая исходный материал (цыплят из инкубатора), готовый корм и пр., как и консультации ветеринара, зоотехника и пр., а сдавал продукцию приёмщику крупной компании. По сути,' фермер выполнял лишь одну частичную операцию, то есть был винтиком в большой машине, членом совокупного рабочего, только трудящегося на земле. Это лишь с приходом к власти в СССР Хрущёва начался новый поход против личных подсобных хозяйств. Хрущёв советовал крестьянам сдать своих коров в колхозное стадо в обмен на ежедневный бидончик молока с колхозной фермы. Для него корова была лишь источником некоторого количества молока (по кружке в день на члена семьи). А для крестьянина корова - это центр хозяйственной жизни семьи, самовоспроизводящийся источник продовольствия, каждый год приносящий тёлочку или телёнка, спасительница в годы лихолетья. Начались новые утеснения крестьян, ограничение покосов и пр.

Ещё одно обвинение Сталина услышал я от редактора одной популярной газеты для села (замечу, кстати, он сам в 90-е годы был проездом в Батищеве и видел там полнейшую разруху): дескать, он создал колхозы, чтобы можно было забирать весь выращенный крестьянами хлеб в пользу государства. Очевидно, человек либеральных взглядов не в состоянии представить, какой гигантский шаг деревня, пусть ещё и не везде, сделала к 1940 году по сравнению с тем, что она представляла собой сразу после Октябрьской революции.

Но сейчас дело даже не в этом. Оказывается, мысль о необходимости коллективизации впервые возникла вовсе не в голове Сталина, она имела к тому времени в России более чем полувековую традицию, и у истоков её стоял опять-таки А. Н. Энгельгардт. Его, помещика, удручала бедность окружающих крестьянских хозяйств, и он, размышляя над её причинами, увидел корень беды, с одной стороны, в кабальной зависимости бедняков и середняков от власти, помещиков и кулаков, а с другой - в разобщенности в действиях крестьян, которую он показывает на примере деревни из 14 дворов:

"В этих 14 дворах ежедневно топится 14 печей, в которых 14 хозяек готовят, каждая для своего двора, пищу. Какая громадная трата труда, пищевых материалов, топлива и пр.! Если бы все 14 дворов сообща пекли хлеб и готовили пищу, т. е. имели общую столовую, то достаточно было бы топить две печи и иметь двух хозяек. И хлеб обходился бы дешевле, и пищевых материалов тратилось бы менее. Далее, зимою каждый двор должен иметь человека для ухода за скотом, между тем как для всего деревенского скота было бы достаточно двух человек; ежедневно во время молотьбы хлеба 14 человек заняты сушкою хлеба в овинах; хлеб лежит в 14 маленьких сараях; сено - в 14 пунях и т. д. Мне, помещику, например, всё обходится несравненно дешевле, чем крестьянам, потому что у меня всё делается огульно, сообща. У меня ежедневно все 22 человека рабочих обедают за одним столом, и пищу им готовит одна хозяйка, в одной печи. Весь скот стоит на одном дворе. Всё сено, весь хлеб положены в одном сарае и т. д. Мои батраки, конечно, работают не так старательно, как работают крестьяне на себя, но так как они работают артелью, то во многих случаях, например, при уборке сена, хлеба, молотьбе и т. п., сделают более, чем такое же количество крестьян, работающих поодиночке на себя..."

Как мы видим, в своём помещичьем хозяйстве Энгельгардт пошёл дальше Веры Павловны из "Что делать?" Чернышевского, и ввёл чуть ли не колхозные порядки, он даже обобществил не только труд, но и быт, в частности, питание и жилищно-коммунальное хозяйство.

От взора Энгельгардта не ускользнуло то, что батраки работали на помещика не так старательно, как работают крестьяне на себя, и он подробно разбирает эту особенность психологии работника, крестьянина, которую, кажется, не учли ни теоретики, ни практики коллективизации:

"Итак, пахать облогу нужно всем вместе. Сговорились начать тогда-то. Выезжают утром, шестеро уже приехали, а двоих нет - проспал, выпивши вчера был, сбруя разладилась. Приехавшие стоят на десятине, поджидают опоздавших, лошадям сенца подкинули, трубочки покуривают, ругаются. Но вот приехали и остальные - кому вперёд ехать?
– спор, наконец, установили очередь. Пашут. У одного соха разладилась - все стоят. Наладил, пошли: у одного лошадь и сбруя лучше, другой сам плох. Неудовольствие.

– Кабы я отдельно пахал, то выехал бы до свету, а то в деревне жди, пока встанут, - говорит один.