Провинциальная хроника начала осени
Шрифт:
– Вон оно что, – сказал Майон. – Значит, снова деление людей на погонщиков и скотов?
– Между прочим, это заимствовано у матери-природы, – сказал Нестор. – Ничего даже отдаленно напоминающего демократию ты у животных не найдешь. Как и писаных законов, с помощью которых слабый может защититься от сильного. Везде одно и тоже – силой утверждающий свою волю вожак и покорная стая. А мы – не более чем часть природы, следовательно, должны жить по ее обычаям.
– Часть природы, но не ее слепок. Слишком многое отличает нас от животных.
– А жаль, – сказал Нестор. – Этот проклятый человеческий мозг, наделенный способностью протестовать, сомневаться, создавать
– Между прочим, кое в чем ты сам себе противоречишь. Та же волчья стая не знает лжи. Ложь выдумали люди – но это, к счастью, не единственное, отличающее нас от животных.
– А что такое ложь? – спросил Нестор. – Существует ли она? Это еще одна интересная тема – о взаимоотношениях правды и лжи. Мы не видим ничего противоестественного в том, что игрушечник продает синих глиняных львов и зеленых лошадок, хотя прекрасно знаем, что не существует синих львов и зеленых лошадок. А сказки не есть ли искажение истины? Разве знание существует в виде какого-то явления, строго подчиняющегося законам природы, как дождь или радуга? Почему бы не предположить, что знание пластично, аморфно и с ним можно обращаться, как с сырой глиной? Это касается и Троянской войны, и всего, что так усердно разоблачал мозгоблуд Архилох. Существовала некая Действительность, но мы превратили ее в некое Знание, вполне приемлемое для умов, превратили точно так же, как превращаем зерно в хлеб, а лен – в полотно. Вот и все. Стоит лишь допустить, что существует закон превращения действительности в знание – и все встанет на свои места, страсти утихнут.
Майон собрался с мыслями – он должен не забывать и о жадно слушавшем мальчишке в дымоходе. В необогащенный жизненным опытом ум могла попасть капля отравы, таившейся в этом ласково журчащем голосе.
– Хорошо, – сказал он. – Я готов пойти на уступку и приравнять изобретенные тобой и тебе подобными законы к законам природы. Но ведь законы природы делятся на полезные человеку и вредные. Дождь помогает земледельцу, ветер вращает мельничные колеса и движет корабли, но землетрясения лишь губят дома и людей, а эпидемии опустошают города. Точно так же ваши законы оставляют повсюду горе и кровь. И если мы не в состоянии победить землетрясение, то придуманные законы победить возможно.
Жаль, что Эант не видел в эту минуту лица Нестора – мальчишке это помогло бы покрепче уяснить некоторые истины. Нестор стал страшен: ничуть не приукрашенный портрет черной и безжалостной души.
– Оказывается, ты даже опаснее, чем я думал, – сказал Нестор тихо и недобро. Но как-никак он был Многомудрым и легко овладел собой, прогнал с лица бешенство, как смахивают пыль с зеркала. – Ты говоришь, ветер и дождь? Но ведь их польза и вред относительны. Благодатный для земледельца дождь приносит неудобства тому, кто разложил на солнце выбеленные холсты. И так далее.
– Вот как? – сказал Майон. – Но жители Трои были не относительны. Они были люди из плоти и крови, жившие в красивом, богатом городе. Теперь там только развалины и запустение. А разве Геракл был относителен? Или безжалостно перебитые кентавры? Ты играешь в слова, как детишки в шарики. Или есть еще один закон – государственная необходимость? Менестей, я думаю, тоже спит и видит, как бы зарезать тебя во имя государственной необходимости, как он ее понимает.
– Это относится скорее к Менестею, – сказал Нестор тихо. – А с ним мы решительно расходимся. Его хватает лишь на то, чтобы жечь библиотеки и преследовать таких, как ты. А мы вовремя поняли, что искусство и науки не следует тупо уничтожать – их следует лишь
– Ты и о репутации богов заботишься?
– Как же иначе? И богов, и людей породила когда-то Мать-Гея. А ты знаешь, кто распустил по свету легенду о том, что людей создал Прометей? В самом деле, нет? – Он приложил руку к груди и поклонился. – Скудный Нестор. Задумка не столь уж плоха – довести дело до абсурда и приписать Прометею как можно больше чудес, превратить бунтаря в степенного олимпийца. Потом можно пойти дальше. Когда-нибудь окончательно забудут, что жил Уран, первый царь богов, что жил Крон, что богов и людей родила Гея, что Зевс смог воцариться лишь после яростной десятилетней войны с титанами, которую едва не проиграл. Будут считать, что всегда был только Зевс.
– Но это означает, что у людей будут отбирать все больше знаний и воли, – сказал Майон.
– Так легче править людьми.
– Так ты сам загоняешь себя в ловушку и готовишь будущее поражение, – сказал Майон. – Государство сильно, пока у него есть идеи, за которые стоит драться. Та же Спарта напоминает гигантскую казарму, где все управляется лишь страхом перед наказаниями.
– Следовательно, нужно создавать идеи, которые поддерживали бы Спарту.
– Понятно, – сказал Майон. – Создать насквозь фальшивые «ценности духа»? Но это невозможно, фальшивка в конце концов всегда будет распознана. Нельзя же обманывать народ до бесконечности. И еще. Ты несколько раз повторил «мы». А кто это? У тебя же никого нет, только слуги и наемники. А духовных сподвижников почти нет и скоро совсем не будет. Мне кажется, ты страстно мечтаешь об единомышленниках, но не выходит ничего.
Нестор встал, задумчиво пошевелил бледными губами, словно стараясь припомнить что-то исключительно важное, что позволило бы ему одержать в споре решительную победу.
– Мне очень жаль, – сказал он наконец.
Он вышел, притворив за собой дверь, и Майон в два прыжка оказался у очага. Спросил тихо:
– Все слышал?
– Да, – раздался шепот.
– Не забудешь?
– Нет.
Майон отскочил и повернулся к двери. Ее распахнул стражник и равнодушно бросил:
– Выходи, что ли?
Все – от царского дворца до колченогой скамейки во дворе – останется на своих местах, но солнечный осенний мир погаснет для него, как выгоревший светильник. Останутся все лица, слова, запахи и звуки, только его не будет. Невозможно было в это поверить, в сознание не вмещалось, хотя сознание способно вместить в себя всю Вселенную, в нем совершенно нет места для такой вещи, как смерть.
«А древние почтенные города Эллады еще горделиво именуют наши юные Афины провинцией, – подумал он. – И тем не менее провинция эта кое-чему научила и кое-что доказала – не зря затратил на нас столько сил сам Многомудрый Нестор…»
Стражник ударом кулака вытолкнул его на улицу и с треском захлопнул калитку. Майон удивленно оглянулся, но тут же все понял. Справа во всю ширину улочки стояли четверо, и слева такие же, хмурые, тусклоглазые, и возле дома напротив. Остро посверкивали спартанские метательные ножи, и нечего было пытаться достать хотя бы одного в броске – слишком далеко, он не успеет. Все же умирать следовало в полете, в беге навстречу ветру, и он вложил всю силу в отчаянный прыжок в сторону ближайшего.
Ножи взлетели, свистя.