Провозвестник Тьмы

Сезин Сергей

Город кончился быстро, наверное, минут за пятнадцать – двадцать. И вот уже центральная площадь, вымощенная булыжником, сквозь который пробивается трава и кустарники. Посредине площади постамент с белой фигурой Ленина. А теперь еще чуть-чуть, впереди явно набережная. И правда это она. Только за нею начинается лестница, ведущая вниз, под обрыв, к дебаркадеру. А возле него – никаких судов или лодок.

А на том берегу – ничего не видно. Там стоит стена Тьмы. Мрачная, торжествующая, высотой до небес, и словно насмехается над человеческой ничтожностью. На черной поверхности возникают какие-то еще более черные водовороты, бурления, фонтаны. Тьма живет, и что-то с нею происходит. И она тянет нас обоих

к себе. Но между нами река. Правда, не Смородина, хотя… я что-то не могу вспомнить, как ее называют. И видел же карты, но забыл это название. А в просторечии названия не употребляют – река и река. Но, может, и Смородина. Осталось только найти Калинов мост и перейти по нему. Что ж, это та дорога, от которой не удастся уклониться никому. И меня там ждут. Я смотрел на стену Тьмы и ощущал, что восстанавливаю свое единство. Что я ощущаю себя не мышью, забившейся в норку на отшибе своего сознания, а самим собой. Что меня, единого, уже как единого начинает трясти адреналиновый криз. Значит, я жив, раз дрожу перед неизвестным и боюсь этого неизвестного и неизбежного. Это ничего. Все дрожат перед этим, а некоторые и заранее.

Пора. Отложил винтовку, сбросил плащ и надел патронташ. Через плечо оказалось тесно и неудобно. Покойник подгонял его под себя, оттого пришлось снять и перевесить поперек туловища. Так тоже было неудобно… Ну и ладно.

Вновь накинул плащ. В мешке осталась краюха хлеба и пресловутая бутылка с самогоном. А, сдался мне тот самогон. Переложил хлеб в карман. Что делать с этим вот адским першероном?

А пусть себе гуляет. Если не вопрется в переулок и не застрянет там телегой, то пусть бродит, пока его другие адаптанты не отловят. Мне он незачем. Приподнял вожжи и шлепнул ими по крупу. Иди в огонь вечный, то бишь во Тьму вечную. Скотина медленно тронула направо. А я пошел налево. Где-то здесь должен кончиться город. Вот эти относительно приличные двухэтажные дома должны смениться частным сектором. А там, у крайних домов, должны же быть какие-то пристани и лодки. То есть где-то будет спуск и что-то вроде лодочной станции. Или причал.

А если нет? Не знаю. Но на этом першероне плыть через реку не буду. Да и вплавь тоже. Не люблю рек, тем более незнакомых.

Метров через сто берег стал потихоньку понижаться, белые двухэтажки перешли в бревенчатые избы. Затем начались какие-то сараи. Наверное, какой-то завод их для себя строил.

Ага, вот и лестница вниз. Здесь обрыв берега не такой высокий, и лестница деревянная, из четырех маршей. А внизу небольшой причал – и две лодочки. На шесте висит спасательный круг.

Пойдем, благословясь, к причалу. А не грохнусь ли я на этой дохлой лестнице, которая еще до пришествия Тьмы только для кошек безопасна была по ветхости? Увидим, а пока медленно вниз. А лодки – сохранило ли их аномальное время или оно лодок не касается? А кто его знает – пока не пойдешь по воде, не увидишь, легче ли ты, чем вода, или нет.

Пара плашек затрещала, но не провалился. Причал, правда, подо мной маленько качается… А, это не причал, это ноги подгибаются, не хотят скелет дальше тащить.

Мне нужно секрет открыть – как на лодке без весел переплыть речку. А можно и два – не утонет ли лодка в реке Смородине? Но со вторым можно и не спешить. Как и с третьим: что ждет на том берегу. Ввек бы этих секретов не разгадывать и не знать. Мне это напоминает известную песню об апостоле Андрее и его вопросе ко Христу о секрете.

Но, коль апостол Андрей не знает секрета, обратимся к напарнику Витюхе: «Видишь, там, на воде, толстый слой вещества».

Вот так решаются загадки бытия. Толстого слоя вещества, естественно, здесь нет, это разгадка для сантехника Андрея, а для электрика Алексея есть весла вот за тем кустиком. Я чуть не сверзился в воду, но весла добыл. Вот теперь и поплывем как Мирон на кирпиче по морю.

…Нос лодки врезался в песок. Перешагнул через скамейку и прыгнул в воду. Вода мягкой, но холодной рукой обняла сапоги, но внутрь не прошла. Хвост плаща все же чиркнул по воде. Метрах в двадцати стояла черная стена – не то застывшее черное пламя, не то черный водопад. А вблизи бурления Тьмы не видно. Зато ощущается эффект ее близости – аж голова чуть не лопается от боли. Во рту металлический вкус, руки сводит судорогой.

Надо идти. Шаг, второй. Чем ближе к стене, тем ощутимо холодней. Из глаз катятся слезы. В аду бы они высохли от адского жара. Здесь – скорее замерзнут. Но какая разница?!

Черное пламя охватило меня. Но в этом огне был холод, который так и тянуло назвать смертным.

«Ночь, улица, фонарь, аптека». В этой реальности будет – ночь, станция, фонарь, Абинск. Я проснулся.

Стоим для чего-то и отчего-то. Вроде как в расписании этой станции нет. Значит, просто столбы подпираем, пропуская другие поезда. Но осталось-то совсем немного. Надо быстро собираться и выходить в Крымске. Или вновь ложиться, спать до Новороссийска и видеть во сне сады Тьмы и все то, что я видел. И потом другой мир. Нет уж. Я обречен вспоминать это, но лучше потом, не сейчас. На сегодня хватит с меня воспоминаний о раздвоении себя, о Красношахтинске и взрыве.

Достал из-под подушки фонарь и стал собираться. Отволок проводникам постельное белье и стоял наготове у окна. Сейчас ночь, видно мало что, разве что огни домов и фары машин. Ну, иногда блеснет под луной речка. Но пока стояли, начало постепенно светать. Стояли-то почти час еще, потому тронулись уже при свете. До Крымска осталось совсем недалеко, но как тяжело было дождаться, пока поезд преодолеет эти пятнадцать – двадцать километров. Нетерпение мое достигло апогея, и я уже стоял в тамбуре, с трудом удерживаясь от желания самому открыть дверь и выскочить, даже не доезжая до вокзала.

Нас по обычаю приняли на первую платформу. Еще рано, на привокзальной площади две девицы, явно кого-то встречающие, да Мария Никитична Саврасова, в просторечии называемая Заразовой за скандальность. Она принесла на продажу сушеную рыбу, которую добывает ее старший внук Витька. Но это она неудачно вышла, наверное, бессонница ее одолела. Народ в поезде еще не просыпался и пива еще не открыл. Да и с утра еще прохладно. Вот к обеду у нее брать будут.

Поезд остановился. Я еле дождался, пока проводница, позевывая, откроет дверь, опустит платформу и протрет поручни. После чего резво рванул вперед. Пролетая мимо Заразовой, громко возгласил: «Здрасте, Мария Никитична!» – и наддал еще. Никитична не успела рта открыть, как я уже был далеко. Вот так – и поздоровался, и с заразами не общался. Пусть теперь строит версии, к кому я так полетел – к ее соседке Настасье или к Ануш Согомонян. Все равно не угадает.

А за зданием вокзала я шел не спеша. Время уже походило к семи, потому уже были те, кому пришло время работать. Поздоровавшись с соседями, я подошел к дому, поставил вещи на скамеечку и присел рядом с ними. Вот я и вернулся. Посижу минутку и пойду в дом. Когда долго дома не бываешь, он становится каким-то не таким, как всегда. Ничего, привыкну вновь. Я ведь пока не собираюсь уезжать. Насыщенная больно вышла поездка. Потому пока никуда и не хочу. Даже в Неберджаевскую. Про которую Заразова не догадывается.

Об ногу кто-то потерся. Это кто у нас тут: Рыжик Семеновны или Маркиза Генриховны?

Но отчего я боюсь опустить взгляд и увидеть под ногами рыжую или полосатую кошачью мордочку, словно на меня взглянет не домашнее животное, а черные глаза с белесой радужкой?