Пройдённый путь (Книга 2 и 3)
Шрифт:
В мае 1921 года на Дону возникли банды Лапутина-Назарова и Говорухина. Лапутин-Назаров имел свидание с Ухтомским, организация которого к этому периоду получила название "Армия спасения России". Было решено, что Лапутин-Назаров целиком подчинится Ухтомскому.
23 июня 1921 года Ухтомский подписал приказ о формировании частей "Армии спасения России", о порядке выступления отрядов.
Деятельным членом этой контрреволюционной организации являлся и подсудимый Беленьков, связанный с самим Ухтомским. В портфеле Беленькова было обнаружено значительное количество бланков различных учреждений с печатями. Впоследствии выяснилось, что эти бланки служили для снабжения фиктивными документами скрывавшихся на Дону белых офицеров и представителей буржуазии. Беленьков являлся представителем информационного отдела белой контрразведки и был оставлен в Ростове для подпольной работы.
Контрреволюционная организация, к которой принадлежали подсудимые, учитывала свое идейное родство с духовенством и стремилась использовать его влияние на отсталые элементы казачества против Советской власти. Ярким представителем контрреволюционного духовенства являлся третий обвиняемый по этому делу - настоятель Ростовского кафедрального собора Верховский, профессор церковного права при Варшавском, а впоследствии при Донском университете, красноречивый проповедник, пользовавшийся популярностью в религиозных кругах.
Деятели "Армии спасения России" в мечтах своих видели свержение Советской власти на Дону и уже заблаговременно наметили кандидатуру Верховского для служения молебна на Соборной площади после переворота. Верховский в беседах с Ухтомским доказывал, что "дальнейшее народное движение в России возможно при деятельном участии духовенства", и высказывал пожелание, "чтобы всякое воздействие на народ политических организаций производилось с помощью духовенства и на почве православия и национализма". Деятельность Верховского в организации главным образом сводилась к материальной помощи контрреволюционерам, гнездившимся в Ростове. По его инициативе при соборе, настоятелем которого он состоял, была устроена столовая "для притча и служащих" - столовая, в которой кормились тридцать белых офицеров. Верховский предназначал часть тарелочного сбора для оказания помощи тем же контрреволюционным элементам. Им была отпущена из собора парча для изготовления знамени организации.
Подсудимые, однако, отрицали свое фактическое участие в контрреволюционной организации, стремившейся свергнуть Советскую власть на Дону и Кубани.
Ухтомский признавал себя виновным только в том, что за несколько дней до ареста, по настоянию своих друзей и по слабоволию, подписал приказ о формировании "Армии спасения России" - формировании, которого, по словам обвиняемого, фактически не было.
Беленьков отрицал принадлежность к контрреволюционной организации, возглавлявшейся Ухтомским, и признавал себя виновным только в предъявлении при аресте подложных документов и в оказании помощи упомянутой выше группе контрреволюционных священников, находившихся под арестом.
Верховский тоже отрицал свою принадлежность к контрреволюции, утверждая, что узнал о самом существовании этой организации за несколько дней до ареста, и признавал себя виновным только в "недоносительстве".
Рассказывая свою биографию, Ухтомский особо подчеркнул, что он окончил академию генерального штаба и в царской армии занимал исключительно командные должности, до мировой войны командовал бригадой, участвовал в боях под Варшавой, был тяжело ранен и по этой причине выбыл из строя. Февральская революция застала его в Киеве, откуда он в 1919 году был эвакуирован генералом Драгомировым, его личным другом, в Ростов. В Ростове он встретил свою семью: жену и двух сыновей (впоследствии расстрелянных за контрреволюционную деятельность). Деяния, которые ему инкриминируются, по словам генерала, относятся к периоду после его выздоровления в Ростове. В каждом из своих ответов на многочисленные вопросы, задаваемые председательствующим Ульрихом и прокурором Васильевым, подсудимый старался представить контрреволюционную организацию, им возглавлявшуюся, как "бутафорию", как "беспредметные разговоры молодых людей и истеричек, одержимых какими-то надеждами". Эти молодые люди и истерички, уверял подсудимый, призывая трибунал верить его честному слову "не офицера, а человека", окружили его исключительным вниманием и лаской и стали доказывать, что именно он должен стать во главе "Армии спасения России", что именно ему выпала эта миссия. Ухтомский, по его словам, не придавал значения этим затеям, не думал, что они могут привести к серьезным последствиям. С другой стороны, он считал себя морально
– Передо мной стояли на коленях женщины, и я подписал приказ, - заявил Ухтомский и прибавил: - Пусть это не покажется рисовкой.
Свою связь с Назаровым подсудимый объяснил таким же "мирным" образом. Когда он узнал, что Лапутин-Назаров готовит налет на Ростов, то якобы испугался предстоящих кровавых событий, грозящих арестами и разрушением его личного семейного благополучия. Он собирался уехать и увезти семью в Румынию, а события могли помешать этому. Связавшись с Назаровым и "бутафорски" подчинив его себе, он надеялся таким путем отдалить выступление и благополучно вывезти семью за границу.
Назначение, которое он дал Назарову, Ухтомский назвал "клоунской погремушкой". Князь отрицал, что подсудимый Беленьков, организовавший на Дону широкую сеть шпионов, информировал его как руководителя "Армии спасения России". Если он и расспрашивал Беленькова о положении дел в пограничной полосе, то эти сведения интересовали Ухтомского исключительно с точки зрения переселения за границу. Не смущали его и вопросы трибунала о том, зачем "бутафорская организация" разрабатывала план взятия Ростова, создавала особую группу, ведущую учет коммунистов и ответственных советских работников. Ухтомский уверял, что никакого плана взятия Ростова не было было лишь "расписание постов", а список коммунистов и ответственных работников Ухтомский вел на свой страх и риск. Чувствуя неубедительность своих объяснений, явное противоречие их с обильным следственным материалом, Ухтомский прибавлял к своим объяснениям: "Мне будет очень тяжело, если вы подумаете, что я виляю"{77}.
Заговорщики были разоблачены и понесли суровое наказание.
В первой половине июня дивизии Конармии достигли назначенных для них районов. Так, 6-я Чонгарская дивизия расположилась в станице Брюховецкой, 4-я кавдивизия и ее штаб - в станице Лабинской, 1-я кавбригада - в станице Ярославской, 2-я кавбригада - в станицах Курганной и Михайловской, 3-я - в станице Вознесенской. В Краснодаре находились штаб и части 22-й стрелковой дивизии (начдив И. Шарсков).
Лето 1921 года и для Северного Кавказа шло неблагоприятным, и наши надежды на широкие Степные просторы, богатые сенокосными угодиями, не оправдались. Засуха, свирепствовавшая в Поволжье, захватила и Северный Кавказ. С весны не выпало ни единого дождя. С Каспийского моря непрерывно дул знойный ветер. Он сжигал всю растительность, выдувал почву, поднимал в воздух тучи пыли.
Угроза голода надвигалась и на Северный Кавказ. Население охватывала тревога. Положение усугублялось тем, что в районы Дона, Кубани, Ставрополья хлынули тысячи голодающих Поволжья, рассчитывая достать здесь хотя бы кусок хлеба, избежать голодной смерти. На местные органы Советской власти ложилась забота о размещении прибывших, особенно детей, приходилось изыскивать для них из каких-то фондов продовольствие, одежду, обеспечивать медицинским обслуживанием.
От благородного дела спасения голодающих не могла стоять в стороне и 1-я Конная. Ее бойцы и командиры от своих скудных по тому времени пайков делали отчисления в пользу голодающих, брали на иждивение детей. Только одна 14-я кавдивизия содержала 350 детей. Политработники 1-й Конной выступали на предприятиях с докладами о положении в стране, о борьбе с голодом. Я с таким докладом выступил на заводе "Аксай". Рабочие вынесли решение отчислить в фонд помощи голодающим четверть недельного заработка, а в дальнейшем, в течение всего года, ежемесячно отчислять в этот фонд однодневный заработок. Для спасения конского состава Конной армии от гибели здесь, как и на Украине, пришлось прибегнуть к крайним мерам: раскрывать крестьянские сараи, снимать с них солому, подчас полугнилую, делать из нее мелкую сечку, парить горячей водой и кормить лошадей.
Тяжелая обстановка была на руку контрреволюционным элементам. Приходилось считаться с возможностью усиления бандитизма. Требовалось принять самые решительные меры, чтобы не допустить этого.
Еще в сентябре 1920 года Владимир Ильич в телеграмме члену Реввоенсовета Кавказского фронта Г. К. Орджоникидзе писал:
"Быстрейшая и полная ликвидация всех банд и остатков белогвардейщины на Кавказе и Кубани - дело абсолютной общегосударственной важности"{78}. Он требовал осведомлять его чаще и точнее, что предпринимается для ликвидации бандитизма.