Проза (сборник)
Шрифт:
И просто – страх вашего страха, Марина. Откуда мне было знать? Всю мою жизнь, Марина, я одна была такая: слово, и дело, и мысль – одно, и сразу, и одновременно, так что у меня не было ни слова, ни дела, ни мысли, а только... какая-то электрическая молния!
Так о Метели: когда я услышала, ушами услышала:
– Князь, это сон – или грех?– Бедный испуганный птенчик!– Первая я – раньше всех! —Ваш услыхала бубенчик!Вот это первая – и раньше, с
И вот, Марина, так любя ваши стихи, я бе-зумно, бе-зумно, безнадежно, безобразно, позорно, люблю – плохие. О, совсем плохие! Не Надсона (я перед ним преклоняюсь!) и не Апухтина (за «Очи черные»!), а такие, Марина, которых никто не писал и все – знают. Стихи из Чтеца-декламатора, Марина, теперь поняли?
Ее в грязи он подобрал,Чтоб угождать ей – красть он стал.Она в довольстве утопалаИ над безумцем хохотала.Он из тюрьмы ее молил:Я без тебя душой изныл!Она на тройке пролеталаИ над безумцем хохотала.И в конце концов – его отвезли в больницу, и —
Он умирал. Она плясала,Пила вино и хохотала.(О, я бы ее убила!) И кажется даже, что когда он умер и его везли на кладбище, она —
За гробом шла – и хохотала!Но может быть это я уж сама выдумала, чтобы еще больше ее ненавидеть, потому что я такого никогда не видала: чтобы за гробом шли – и хохотали, – а вы?
Но вы может быть думаете, это – плохие? Тогда – слушайте. О, Господи, забыла! забыла! забыла! забыла, как начинается, только помню – как кончается!
А граф был демонски-хорош!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .А я впотьмах точила нож, —А граф был демонски-хорош!Стойте, стойте, стойте!
Взметнулась красная штора:В его объятиях – сестра!Тут она их обоих убивает, и вот, в последнем куплете, сестра лежит с оскаленным страшным лицом, а – граф был демонски-хорош!
А «бледно-палевую розу» – знаете? Он встречает ее в парке, а может быть в церкви, и ей шестнадцать лет, и она в белом платье...
И бледно-палевая розаДрожала на груди твоей.Потом она, конечно, пускается в разврат, и он встречает ее в ресторане, с военными, и вдруг она его видит!
В твоих глазах дрожали слезы,Кричала ты: – вина! скорей!И бледно-палевая розаДрожала на груди твоей.Дни проходили чередою,ВА потом она умерла, Марина, и лежит в гробу, и он подходит к гробу, и видит:
В твоих глазах застыли слезы...– и потом уж не знаю что на ей —
И бледно-палевая розаДрожала на груди твоей.Дрожала, понимаете, на недышащей груди! А – безумно люблю: и толпу детей, и его подозрительные отрады, и бледно-палевую розу, и могилу.
Но это еще не все, Марина. Это еще – как-то – сносно, потому что, все-таки – грустно. А есть совсем глупости, которые я безумно люблю. Вы это знаете?
Родилась,Крестилась,Женилась,Благословилась.Родила,Крестила,Женила,Благословила —Умерла.Вот и вся – женская жизнь!
А это вы знаете?
Перо мое писалоНе знаю для кого..Я:
– А сердце подсказало:Для друга моего.Сонечка:
– Дарю тебе собачку,Прошу ее любить,Она тебя научит,Как друга полюбить.– Любить – полюбить – разве это стихи, Марина? Так и я могу. А я и перо вижу – непременно гусиное, все изгрызанное, а собачка, Марина, с вьющимися ушами, серебряно-шоколадная, с вот-вот заплачущими глазами: у меня самой бывают такие глаза.
Теперь, Марина, на прощание, мои самые любимые. Я – сериозно говорю. (С вызовом:) – Лю-би-ме-е ва-ших.
Крутится, вертится шар голубой,Шар голубо-ой, побудь ты со мной!Крутится, вертится, хочет упасть,Ка-ва-лер ба-рыш-ню хочет украсть!Нет, Марина! не могу! я это вам – спою!
(Вскакивает, заносит голову и поет то же самое. Потом, подойдя и становясь надо мной:)
– Теперь скажите, Марина, вы это – понимаете? Меня, такую, можете любить? Потому что это мои самые любимые стихи. Потому что это (закрытые глаза) просто – блаженство. (Речитативом, как спящая:) – Шар – в синеве – крутится, воздушный шар Монгольфьер, в сетке из синего шелку, а сам – голубой, и небо – голубое, и тот на него смотрит и безумно боится, чтобы он не улетел совсем! А шар от взгляда начинает еще больше вертеться и вот-вот упадет, и все монгольфьеры погибнут! И в это время, пользуясь тем, что тот занят шаром...