Проза. Поэзия. Сценарии

Однажды Жана Кокто спросили, что значит «бежать впереди красоты». Последовал ответ: «Бежать так же быстро, как красота, значит создать произведение общепринятой красоты, сравнимое с плеоназмом, открыткой. Бежать медленнее красоты — значит никогда не быть прекрасным. Бежать быстрее красоты — значит принуждать красоту нас догонять, делать так, чтобы некая, казалось бы, уродливая сила внезапно становилась прекрасной.»

Подобно легендарному царю, превращавшему все, до чего он дотрагивался, в золото, Кокто магическим прикосновением удивительно красивых рук творил из любых предметов и явлений произведения искусства. «Он легок и изящен, строен и высок, он двенадцатистопен, как александрийская строка, и стихи его столь же изящны, они крепко опоясаны в талии цезурой и скрещены попарно словно шпаги с тончайшим кончиком» — таким виделся Кокто Саше Гитри, известному актеру и драматургу. Волшебным словом, что преображало

Публикуя посмертно собрания сочинений, составители компонуют их произвольно, сообразно своей внутренней логике. Не дожидаясь, пока до его бумаг дотронется чужая рука, Кокто сам выстроил план собственного собрания сочинений, обозначив различные виды творчества как «поэзия романа», «критическая поэзия», «поэзия театра», «поэзия кино». Однако если бы нам захотелось сделать это собрание максимально полным, следовало бы создать, следуя идее французского писателя Андре Мальро, «воображаемый музей», где посетители могли бы перемещаться из зала в зал.

Зал балета. В 1909 году Кокто знакомится с Дягилевым на «Русских сезонах». «Удивите меня», — бросает вызов знаменитый меценат. Через три года в театре Шатле русская труппа представляет поэтическую композицию юного поэта «Синий Бог». Затем следуют балет «Голубой поезд» (на музыку Дариуса Мийо), «Юноша и смерть»(на музыку И.-С. Баха), «Федра» (музыка Жоржа Орика) и, наконец, балет «Дама с единорогом», поставленный в Мюнхене в мае 1953 года, для которого Кокто делает декорации и костюмы. Украшением «коллекции» мог бы стать и балет Мориса Бежара «Дитя воздуха», поставленный в 1972 году по поэме Кокто «Ангел Эртебиз» на музыку греческого композитора Хаджидакиса.

Зал фресок, где можно было бы увидеть, как оформлены часовня Святого Петра в Вильфранш-сюр-Мер, городе на юге Франции; зал для новобрачных в ратуше Ментоны, французская часовня Девы Марии в Лондоне, Там же находились бы две огромные фрески «Люди в небесном пространстве» и «Ученые Космоса», выполненные для Первого салона Аэронавтики в 1958 году. На выходе из «зала» — часовня Святого Блеза в пятидесяти километрах от Парижа, где похоронен Кокто. Изысканность и простота. Искаженное болью лицо Христа, вписанное в треугольник, его рука с изображенными точками следами телесных мук, так хорошо знакомых поэту. Этот образ и в причудливых, как бы искореженных страданиями рисунках к эссе «Опиум», и в поэме «Распятие», созданной в 1945 году, когда Кокто был изнурен серьезным кожным заболеванием:

На стенах часовни Святого Блеза в Мийи-ля-Форе — полевые цветы и лечебные травы от пола до потолка, а в нижнем углу — знаменитая звездочка поэта рядом с его подписью и датой — 1959.

Зал графики, где были бы выставлены его рисунки практически ко всем его драматическим, прозаическим и поэтическим произведениям. По мнению Кокто, линия может стать и буквой и рисунком. Буквы складываются в строки, переходящие в фигуры людей и животных, в лица. В главе «О линии» сборника очерков «Трудность бытия» теория формулируется окончательно: «У писателя линия главенствует над сутью и формой. Она идет через слова, которые он собирает вместе. Она — постоянно звучащая нота, не видимая и не слышимая. Она — в некотором роде стиль души, и если эта линия где-то внутри прерывается и лишь закручивается арабеской, значит души больше нет и слог мертв.» Еще в юности Кокто увлекся карикатурой. Он публикует их в литературных журналах «Ле Мо» и «Темуан» и подписывается модными в то время короткими псевдонимами «Жаф» и «Джим». Без смешных зарисовок Кокто немыслимо представить его воспоминания «Портреты на память», где среда прочих мы видим Айседору Дункан, Сару Бернар, Мориса Ростана. Галерею портретов продолжают серии рисунков, посвященных близким людям поэта: Мадлен Карлье, Раймону Радиге, Жану Деборду, Жану Маре, Франсине Вайсвеллер. Здесь же наброски знаменитых писателей, актеров: Пикассо, Лифаря, Дягилева, Элюара, Поля Морана, Колетт, Макса Жакоба.

В 1913 году Кокто создает оригинальное произведение «Потомак», где стихи и проза как бы комментируют рисунки, напоминающие современные комиксы. В книге рассказывается о появлении и похождениях странных чудищ «Эженов», поедающих людей. Кокто утверждал, что рисунки рождались сами собой подобно сюрреалистическому «автоматическому письму». Затем следует графика тяжелого для Кокто периода лечения от опиума. В предисловии к тридцати рисункам, объединенным под названием «Психиатрическая больница» он пытается объяснить свое состояние: «Умоляю, не драматизируйте! Не так все и плохо. Стараясь меньше писать, я рисовал. Иначе правая рука безумствовала с четырех до полуночи. Я занимал ее делом, о чем было известно молодому дежурному доктору. Совершенно неверно искать в этих картинках следы моего бреда». В этих рисунках уже намечены темы, с которыми Кокто никогда не расстанется. Вот рука, держащая маленький кораблик, вот моряки: один с крыльями, у другого на плечах карусель и ярмарочный балаганчик. Во всех рисунках — ужасная боль; две забинтованные головы с высунутыми языками и надпись: «я хватаюсь за невозможное»; человек, изображенный со спины, его кости — в виде многоточий и надпись: «Ангелы мои, скорей, на помощь»; женщина, обнимающая мужчину с запрокинутой головой: «О, моя боль, ты так меня мучишь».

Всякий раз Кокто раскрывает перед зрителями и читателями сокровенные уголки души, которые обычно принято скрывать, однако иначе он не умел. Его сердце было «обнаженным», как у Бодлера. «Ничто мне так не мешает, как юные парочки, которые, сплетясь руками, рушатся на банкетку и пристально смотрят на какое-нибудь произведение искусства. Я быстро прохожу мимо, как мимо вуайеристов, возбуждающих себя зрелищем обнаженного искусства. Великий художник настолько выставляет себя напоказ посредством полотна и натуры, что не решаешься застыть перед ним. Это было бы нескромно».

В 1924 году в издательстве «Шампион» появляется иллюстрированная тридцатью одним автопортретом книга «Тайна Жана-птицелова», фрагменты из которой многие русские читатели впервые увидят в данном томе.

Непосредственно живописью Кокто начал заниматься только в 1950 году, однако успел оставить около пятидесяти работ маслом. В 1959 вместе с художником Раймоном Моретти Кокто пишет холст размером шесть квадратных метров, который был назван «Век Водолея». Это произведение «в четыре руки» оказалось последним шедевром его кисти. Все, что создавал Жан Кокто, было поистине «художественным» произведением, отображением не столько красоты мира, сколько внутренней красоты поэта. В одном из интервью журналисту Максу Фавалелли Кокто рассказал историю, которую скорее можно определить как притчу: «Будучи в Авиньоне, я заметил вдалеке пожилого художника, сидящего с мольбертом лицом к Папскому дворцу. Подойдя ближе, я увидел, что картина предполагалась в самом что ни на есть реалистическом стиле. Он клал точные мазки, не упуская ни одной детали. Я подошел совсем близко и понял невероятное: рядом с художником на складном стульчике сидела его жена и рассматривала пейзаж, то есть дворец, в бинокль. Она описывала его мужу. А тот был почти слепой. Потрясающе, правда?»

Зал плаката. В 1911 году Кокто создает афиши к балету «Видение розы», где изображает Карсавину и Нижинского. За ними последуют те, которые он сделает к столетнему юбилею Пушкина, к собственным фильмам «Ужасные дети» (1950) и «Завещание Орфея» (1960), для карнавала в Ницце и прочие.

Зал прикладного искусства. В 1926 году в одной из парижских галерей открылась выставка предметов, волшебно преображенных руками поэта. В каталоге в разделе материалов, из которых сооружены экспонаты, значатся канцелярские кнопки, шпильки для волос, свечи, спички, кусочки сахара, макароны в виде звездочек. «Писать не хотелось, а руки надо было куда-то деть, вот я и стал играть со всем, что валялось в моем гостиничном номере. Но поэты разучились играть. Смерть и тайна тут же вмешиваются. Поэтому (несмотря на то, что зря выставляться — безумие), я выставляю напоказ предметы моей любви.» В одном из писем к матери он увлекательно рассказывает в подробностях о своих занятиях: «С утра до вечера я клею, вырезаю, чищу, крошу пастельные мелки, крашу морилкой, смешиваю губную помаду с сургучом.» Примерно в то же время Кокто создает «скульптуры» из ершиков для трубок, которые можно увидеть в некоторых его фильмах. В том же «зале» следовало бы выставить керамику Кокто и его гобелен «Юдифь и Олоферн» [1] .

В зале моды и ювелирных украшений находились бы эскизы платья для знаменитой Эльзы Скьяпарелли, включившей этот эскиз в свою коллекцию 1937 года, обложки журнала «Харперс Базар», заказанные Жану Кокто, знаменитое тройное обручальное кольцо из двух видов золота и платины, профили из серебра, заменившего росчерк туши, ящерицы с изогнутыми телами из драгоценных камней для фирмы Картье, пиджаки с закатанными рукавами — они вошли в моду после того, как Кокто в спешке надел в Оперу плащ Жана Маре, который был ему сильно велик.