Шрифт:
Макс Фрай. От составителя
Эта книжка, как явствует из ее названия, прекрасное патентованное средство от беспричинной печали. Не то чтобы мы собираемся вас, милый неизвестный читатель, непрерывно смешить. Честно говоря, скорее даже наоборот. Впрочем, улыбаться вы, пожалуй, все же будете иногда — порой до крови закусывая губы, до смертной белизны костяшек стискивая пальцы, но улыбнетесь, не без того. Хотя, тудно, конечно, заранее сказать.
Что же до наших целительских практик, они призваны успокоить в первую очередь тех, кто то ли по долгу службы, а то ли и вовсе по велению сердца озабочен и угнетен текущим положением
Оно ведь как на самом деле обстоит: на фоне ритмичных и, как правило, невнятно аргументированных стонов об упадке русской словесности, непреодолимом кризисе и скверном запахе давно уж опочившего Автора вот прямо сейчас (и не только «здесь», а повсюду) создается великое множество отличных текстов на русском языке. Чтобы убедиться в этом, достаточно уметь и любить читать.
В последние годы с русской литературой все настолько в порядке, что впору бросить свои дела и занятия, научиться жить на жалкое какое-нибудь пособие и посвятить дальнейшую жизнь внимательному и самоотверженному чтению, чтобы как-то успеть объять это восхитительное необъятное.
Я, впрочем, думаю, что дела всегда обстояли примерно таким же образом, просто сейчас с коммуникациями стало получше. Вот и отправляются новорожденные тексты не в письменный стол, не в пыльный сундук, а, к примеру, друзьям-приятелям по электронной почте, ну или даже сразу в сеть выкладываются, на скромный, неприметный какой-нибудь авторский сайт, или, скажем, в livejournal, наитолстейший из литературных журналов — словом, ищущий да обрящет.
Вот и я ищу, обретаю помаленьку, кладоискательствую по мере скромных своих сил, на условиях поминутной оплаты интернет-доступа — не первый год уже. Я, в общем, довольно опытный старатель, но скверный классификатор, поэтому мне проще опустошить переполненный сундук, проследить, как ложатся мои сокровища под ноги читателю (акуратно ложатся, в алфавитном порядке, а как еще?) и отойти тихонько в сторону, чтобы не мешать.
Ну, словом, исцеляю литературную ситуацию наложением текстов, вы только, что ли веки поднимите.
А то сколько можно.
Рой Аксенов. тринадцать романов
первый из этих романов, фрейдистский, рассказывает о детстве ромки бредихина в фаллической тени машзавода; о злых играх его сверстников, о скучной и серой школе, о скамьях и заборах и заводях. роман играет на неутоленной жажде приключения, острого переживания, и вступает в завершающую свою фазу вместе с созреванием главного героя; в последних словах распускаются все цветы, и читатель обыкновенно не замечает даже, что они пахнут гнилым мясом.
во втором романе, поколенческом, подробно описаны нравы и быт романа ольгердовича, молодого учителя физкультуры, выпускника физтеха не то ИФК. весь текст представляет собою одно развернутое экзистенциальное метание, поиск настоящего существования внутри и вовне. роман переполнен алкоголем, наркотиками, табачным дымом, кровью и спермой, но является при этом экологически чистым продуктом, который ни малейшего влияния на окружающую среду не оказывает; и всякий читатель, даже подумав, быть может, пару раз — чертвозьми действительно всетакиесть, — отложит вскоре книгу и забудет о ней навсегда.
роман третий, приключенский, есть безмысленная история рядового срочной службы афанасьева-грина, который сражается со многими врагами и одолевает их героическим превесьма образом: образ романа в романе чист, прост, незамутнен; туп и решителен. то же самое можно сказать об этом тексте во всей совокупности, а равно и о его читателе.
четвертый роман, философский, излагает историю некоего кантора, что запутался в сетях провидения и трепыханьями своими постепенно — кусок за куском — отсекает от своего тела прогнившую мораль. в финале романа кантор (р.), безбрежный и всемогущий, погружается в вечное dolce far niente, ибо любое делание стало для него бессмысленным; читателей этого текста рекомендуется выводить из неминуемого онтологического ступора легким похлопыванием по щекам и нежными дуновениями. вкусная и здоровая пища, — (салаты, коктейли, соевые котлеты), — быстро приведёт в чувство всякого пораженного великим кантором.
пятый роман, нежный и лиричный, есть история любви, современный нам пересказ ромео и джульетты. сюжет теряется в кружеве гомосексуальных отношений, признаний, прогулок под дождем, в сценах выбора презервативов, в московских подворотнях и змейках кокаина; но когда последний эпизод взаимным влечением приводит всех персонажей к собственной смерти, — ко многим разным смертям, — это отчего-то касается души читателя лишь легкой грустью и светлой морщинкой на челе.
шестой роман, абсурдистско-примитивистский, рассказывает о воронежском и норвежском, об их глубинных фонетических взаимосвязях, о семантической надстройке (настройке) над бытием и о трудном спиралевидном пути времен. пересказывание вкратце будет профанацией, вдолге — дословным плагиатом. можно лишь заметить, что любой читатель этой книги найдет в ней свою собственную версию восприятия, и всякая коммуникация между прочитавшими романов будет невозможна.
роман седьмой, исторический, по сути своей — сплошная мистификация. вся история восхождения к трону таинственного рюриковича за седьмым номером есть пустой вымысел автора. тем удивительнее очевидная достоверность этой книги, ее до мельчайших деталей скрупулезное исполнение. читатель, даже уведомленный предварительно о сущности этого текста, никак не может бежать мысли, что автор присутствовал вживе при описываемых событиях; резал головы, пронзал сердца, очаровывал дам и, конечно, мед-пиво пил. кто знает, — быть может, так оно и было.
роман за номером восемь, конструктивистский и дидактический, дотошно выстраивает картину прекрасного дзенского будущего, и во всякой подробности разбирает видимые автором пути к раю. невзирая на это, роман является замкнутой на себя механизмой, и не имеет ни малейшего касания до жизненных реалий. в обертке нравоучительной утопии читатель получает чистейшую, наглейшую и увлекательнейшую беллетристику; и шок от возвращения в мир по закрытии книги может оказаться столь силен, что иные не выдерживают когнитивного диссонанса и впадают в аутичное состояние, из которого современная медицина и фармакология вывесть их не в силах.
девятый роман, биографический, воссоздает жизнь большого лейбовски, властителя дум, ум и проч. перед нами разворачиваются миф детства, эпос юности и легенда зрелости; на грандиозном полотне книги мелкими завитками выписана вся судьба эстонского киновита, его слова и деяния, мысли и дружбы, правды и лжи. и когда сходящий в гроб патриарх овёсности благословляет со смертного одра тысячу тысяч своих правнуков — кровных и духовных, — на глаза читателя невольно наворачиваются очистительные слезы, а в душе его навек укореняется стремление к прекрасному и жажда так же посвятить свою жизнь абстракции, как сделал это роман.