Шрифт:
ПОЛ МАКОУЛИ
Прежде чем полностью посвятить себя писательской деятельности, Пол Макоули занимался биологическими исследованиями и шесть лет читал лекции по ботанике в университете Сент-Эндрюс.
Он автор романов «Весь огромный мир» («Whole Wide World»), «Четыреста миллиардов звезд» («Four Hundred Billion Stars»), «Ангел Паскуале» («Pasquale's Angel»), «Земля эльфов» («Fairyland»), «Тайна бытия» («Secret of Life») и «Глаз тигра» («The Eye of the Tyger»), последний включает в себя новеллу «Доктор Кто» («Doctor Who»). Публика высоко оценила трилогию «Книга слияния» («The Book of Confluence»), в которую входят романы «Дитя реки» («Child of the River»), «Старина дней» («Ancients of Days») и «Звездная гробница» («Shrine of Stars»). Его последний
За свои романы и рассказы Пол Макоули неоднократно удостаивался премий и наград.
«Каждый раз, когда в детстве я заболевал и оказывался в постели, моя бабушка, которая жила в соседнем доме, приносила мне что-нибудь из своих подборок „Reader's Digest", – вспоминает Пол Макоули. – Там я прочел статью о Распутине. Меня сильно впечатлило, сколько хлопот он доставил своим убийцам (убить его оказалось почти так же сложно, как какого-нибудь мультяшного героя), и спустя некоторое время впечатление обрело форму рассказа».
Прошло двадцать лет с тех пор, когда автор в последний раз видел группу «The Clash», но он по-прежнему полагает, что эта группа, из песен которой он позаимствовал название для символического рассказа, является одним из величайших рок-н-ролльных коллективов всех времен.
Из ревущей темноты начали вылетать бутылки. Одна, еще одна, и вот их уже слишком много, чтобы сосчитать. Бутылки были прекрасны в тот миг, когда лениво кувыркались в черном воздухе, словно отпавшие ступени множества ракет, и, сверкая и искрясь в свете прожекторов, устремлялись к нам.
И вот первая разбилась о сцену, в ярде от того места, где Вор вдруг тяжело осел в черной путанице своего плаща, громко сопя в допотопный микрофон из тех, что похожи на голову маленького робота. Осколки стекла разлетелись во все стороны, но Вор ушел слишком далеко, чтобы замечать, как падают бутылки, ударяясь со звоном перкуссии в помост с барабанной установкой Жабы, прыгая среди змеящихся по сцене проводов, разбиваясь вдребезги о колонки. Одна из них опрокинула прожектор «бэби», луч света упал на задранные вверх лица, еще одна бутылка скользнула по клавишам Дэви и улетела за кулисы. Замысловатые арпеджио Дэви прервались, когда он отшатнулся назад, но закольцованная подкладка продолжала звучать. Я увернулся от бутылки, не переставая играть тягучий циклический риф, на который мы перешли, когда Вор, пять долгих минут назад, вдруг принялся за свою фугу, – икру пронзила резкая боль в том месте, где кожаные штаны проткнул осколок стекла.
Толпа бурлила, ее рев походил на рев штормового океана, по воздуху неслись не только бутылки: пластиковые стаканы, трепещущие ранеными птицами программки, башмаки, костыль. Словно толпа в ярости разрывала себя на куски. Стакан с желтой маслянистой жидкостью выплеснулся мне под ноги, остро запахло мочой.
Кто-то проскочил мимо меня, это оказался Кощей, он пригнулся, когда я развернулся к нему вместе с гитарой, какой-то миг с улыбкой глядел прямо на меня, дреды торчали по сторонам бледного клинка его лица. Он выхватил из воздуха бутылку и метнул ее обратно, затем опустился на колени рядом с Вором и нежно обнял его.
Я уже бросил играть, Жаба тоже слез со своего помоста. Какой-то миг был слышен только звук сырого сиплого дыхания Вора, птичий щебет закольцованной клавишной подкладки и звон бьющегося стекла.
Толпа снова завопила, когда появились два охранника, огромные мужики в футболках и джинсах, они неуклюже приседали под шквалом воплей и летящих предметов, которые отскакивали от их загривков, потом подхватили Вора под руки и потащили за собой, цепляя подметками его башмаков за провода. Кощей затрусил сбоку, словно пес рядом с хозяином.
Дэви подошел к своему микрофону, с его черного плаща стекало пиво, невидяще сверкали стекла очков для сварки, и произнес в него:
– Идите все на хрен, спокойной ночи!
Я выдернул шнур из гитары и побежал.
Стокгольм, пятнадцатое сентября, 2001 год. Первая и последняя джига, сыгранная во время второго европейского турне «Жидкого телевидения».
Это
Я никогда не занимался ничем, кроме музыки. Семидесятые провел в совершенной дыре, в Камдене, жил в домишке сторожа при закрытой школе. В одной комнате со своей гитарой, парой бобинных магнитофонов, пластинками в картонных коробках и постелью, сделанной из двух тюфяков. Я был эдаким постхиппи, каждый день принимал ЛСД, питался батончиками «Марс» и выклянченными на рынке подгнившими фруктами. Получал пособие по безработице, иногда уезжал в Кент подработать на сборе яблок или хмеля. И все время играл, иногда мотался с каким-нибудь коллективом по местным пабам, но в основном делал что-нибудь свое, при помощи магнитофонов экспериментировал с наложением звука. В середине восьмидесятых я познакомился с Дэви, забросившим школу гением от электроники, чей лучший друг основал студию звукозаписи «XYZ». Дэви был долговязый, белобрысый и отличался ужасающей серьезностью, которая стала идеальным дополнением к моей беспорядочной бурной энергии. Мы делали музыку «транс» раньше, чем о ней кто-либо что-либо знал (и мы в том числе, мы-то считали, что играем под Фриппа и Ино). Мы продавали диджеям пластинки с миксами, чтобы заработать на жизнь, одна из записей даже стала хитом в местечковом чарте, главная тема в ней была вариацией на тему вступления ко Второму концерту Рахманинова. «XYZ» загнулась очень быстро, запуталась в бухгалтерских расчетах и прогорела, мы же с Дэви завели собственный лейбл, основали студию, где записывали свои опусы и еще сводили и пересводили записи для других. Мы стали известны в определенных кругах, но так и не добились широкой популярности, пока в один прекрасный день этот охламон, который ошивался у нас на студии, не вывалил на пульт стопку листов и заявил, что он только что написал двадцать песен и хватит нам уже стучать хреном по столу, пора делать из него звезду.
Это был Вор. Это было два года назад.
Он получил желаемое уже через полгода. А потом он познакомился с Кощеем, и вот теперь все шло псу под хвост.
Я даже не помню, когда Кощей возник на сцене. Кажется, во время нашего первого европейского турне, где-то между Берлином и Киевом. Вокруг Вора вечно вертелись какие-то люди, компания внутри компании, которой была наша группа. Мы с Дэви терпели это, но непрерывные попойки в сочетании с бронебойными наркотиками начали сказываться на творчестве Вора. Мы собирались выпустить второй хитовый альбом по возвращении с гастролей, а у Вора до сих пор не было новых песен.
– Они придут, – отвечал обычно Вор, когда Дэви начинал давить на него. – Они придут, когда я буду к ним готов. – А как-то раз заявил с застенчивой улыбкой, которая безотказно действовала на девчонок: – Они все время витают вокруг нас. Можно просто выхватывать их из воздуха, когда поймешь как.
Мое первое воспоминание о Кощее: он разговаривает с капитаном-пограничником. Две наших машины и три фургона выстроились вереницей на крутой горной дороге, над ними нависают растущие на склоне сосны, по бокам от пропускного пункта железобетонные постройки; все стоят на дороге, дрожат от пронизывающего ветра и вспоминают, чего незаконного насовали между пожитками, глядя на очень молодых и очень встревоженных солдат с автоматами, которые ходят взад-вперед. И этот высокий человек в шубе со спадающими на спину сальными дредами отводит капитана в сторонку и говорит с ним тихим увещевающим голосом. Кощей говорил с капитаном минуты две, затем он подошел к нашему менеджеру, стоявшему рядом с Дэви и мной, и сказал, что все в порядке, мы можем ехать, ничего платить не надо, никакого досмотра.