Прямой дождь. Повесть о Григории Петровском
Шрифт:
— Факт неоспоримый, — заметил Шагов. — Мы изучили науку о конспирации и свой опыт передадим другим. Устроить встречу так, чтобы комар носа не подточил, — дело нелегкое.
Все довольно заулыбались.
— Потому что тот, — сказал Петровский, — кто увидит огонек свободы, никогда не перестанет к нему тянуться. А настоящий огонек свободы люди увидели в революции девятьсот пятого года. Послушаем, что нам расскажет Алексей Егорович.
— Я проводил нелегальное собрание рабочих за городом, — начал Бадаев. — Место выбрали заранее. Вышло так, что собрались ночью. Председательствовал токарь с завода «Сименс-Шуккерт». Очень внимательно слушали о нашей депутатской работе, о задачах, стоящих перед рабочими. Потом выступали сами рабочие.
Потом слушали Муранова. Он говорил живо, горячо, все изображая в лицах. Муранов быстро сходился с людьми, любил петь, хорошо плясал.
Он никогда не расставался с толстой записной книжкой, где записывал названия заводов, адреса уже функционирующих и созданных вновь социал-демократических комитетов, количество прочитанных докладов. Муранов рассказал, что на одной из массовок, где собралось несколько сот рабочих, была принята резолюция, в которой подтверждалось, что рабочие защиту своих интересов доверяют РСДРП.
— Я думаю такие же массовки провести на заводах Урала, мне там часто приходится бывать, — сказал Муранов. — А сейчас прежде всего надо ответить на письма, которые пришли за время моего отсутствия, а кое-куда придется поехать самому, ждут люди, надеются, что помогу, подскажу, научу. Хотя сам я тоже многому у них научился. Так что «вставай раньше солнца, никуда не опоздаешь», — закончил Матвей Константинович своей любимой поговоркой.
Петровский подумал: «Как все-таки трудна и опасна наша работа и как она на первый взгляд незаметна. Рабочую массу надо разогревать долго, упорно, настойчиво, не жалея ни сил, ни душевного огня. Без повседневной, будничной работы не увидишь праздника трудящихся». Когда очередь дошла до него, он сказал:
— Сейчас марксизм на донецкой земле, откуда я сегодня приехал, завоевывает все больше и больше сердец. Марксизм, как известно, не только объясняет мир, но и учит, каким образом его изменить. Сознательное ядро шахтеров есть почти на каждом руднике, и теперь весь народ по-иному, более уверенно, смотрит в будущее. А нам надо работать и работать, не зная устали. Как говорится: «Полез в драку, не жалей чуба».
Доменика Федоровна училась на фельдшерских курсах, вела домашнее хозяйство, воспитывала детей. Крутилась как белка в колесе, а тут еще Леня принес из гимназии двойку. Способный мальчик, а ленится, надо бы поговорить с Григорием, пусть приберет его к рукам.
Заглянула в шкаф — нет дорожной одежды! Опять, значит, куда-то уехал. Взял с собой плащ и два головных убора: это на случай, если привяжутся шпики. Как-то она сопровождала мужа и помнит, как он на ходу несколько раз переодевал и кепку, и пиджак, и плащ. Она и сама на какое-то время потеряла тогда его из виду.
А сейчас, вероятно, умчался в Николаев, хотя она просила ехать, когда потеплеет. Мог бы и послушать ее! Нет, он начал о ней забывать, стал невнимателен. Не спешит домой, всегда занят. На душе бывает так горько, будто она одна в целом свете и некому ее понять и утешить. Решила написать письмо Якову Михайловичу Свердлову, в ссылку. Может, он подействует на Григория, или ей подскажет, что делать. Горючие слезы падали прямо на бумагу…
Выпало немного снега, а теперь сеялся колючий косой дождь, все вокруг подернулось серой, холодной дымкой.
— Пойду встречать, — сказал руководитель николаевских большевиков Иван Сохань, снимая с гвоздя грубый брезентовый плащ. — Я Григория Ивановича и ночью по походке узнаю.
Прошло немало времени. Хозяин квартиры Данила Редько вышел во двор, прислушался: тихо, только стучит по крышам дождь. Почтовый поезд мог и опоздать. Вернулся в дом, сел возле окошка, задумался. «Неужели что-нибудь случилось?» Протер стекло и тут же услышал условный стук. Широко распахнул дверь:
— Заходите!
— Добрый вечер или, может, доброй ночи, — приветливо сказал Григорий Иванович и переступил порог.
За ним следовал Сохань.
— Все обошлось как нельзя лучше… Пускай, кому надо, ищут, чтобы у них глаза повылазили, — весело бросил Иван.
На следующий день в сумерки начали собираться в доме Редько рабочие. Иван Сохань, отработав смену, успел переодеться в новую голубую косоворотку и тщательно побриться. Следом за ним пришли прямо с завода члены партийного комитета Дрозд, Самарин, Серафим Щукин, немного позднее — председатель завкома и несколько рабочих. Принесли доску, положили ее на две табуретки. Получилась скамейка, на которой уселось несколько человек.
Хозяин поставил на стол керосиновую лампу с хорошо протертым стеклом, подвинул стул:
— Просим, Григорий Иванович.
Рабочие с интересом смотрели на Григория Ивановича. Усы, бородка и очки придавали ему солидность, он выглядел старше своих тридцати пяти. Взявшись за спинку стула, Петровский сказал:
— Я хочу вам рассказать, товарищи, о наших последних думских новостях. Вы знаете, что на протяжении целого года у нас в социал-демократической фракции шла упорная борьба между большевиками и меньшевиками.
— Эти прохвосты нам хорошо знакомы, знаем их повадки, — сердито бросил Сохань.
— Да, люди они ненадежные, с первого нашего совместного шага старались столкнуть нас на путь соглашательства с буржуазией. Еще когда только вырабатывалась декларация фракции, они внесли пункт о «культурно-национальной автономии», направленной на разъединение революционных пролетарских сил. Они торжествовали, что фракция приняла резолюцию против стачки петербургских рабочих в день открытия Думы… Нам крепко тогда досталось от Ленина, мы, депутаты-большевики, ездили по заводам столицы, выступали перед рабочими, признавали и осуждали свою ошибку… А дело-то все в несложном арифметическом действии: меньшевиков семь человек, а нас, большевиков, только шесть, вот они при голосовании всегда и побеждают. Нужно выставить оратора — проходит меньшевик, нужно послать от фракции представителя в бюджетную комиссию — снова от меньшевиков… А ведь у них преимущество случайное. Мы, большевики, — настоящие представители своего класса. При выборах в Думу нас поддержало миллион восемь тысяч пролетариев. А у меньшевиков всего сто тридцать шесть тысяч рабочих-избирателей. Да и то больше ремесленники.
— Вот что получается, — сокрушенно сказал кто-то.
— Да, арифметика не в нашу пользу.
— А что же дальше?
— Дальше вот что. Еще на Краковском совещании было решено добиваться полного равноправия обеих частей фракции. На Поронинском совещании вопрос о расколе фракции и полном отмежевании от меньшевиков, по существу, рассматривался уже как необходимый и неизбежный шаг. И, как вы уже знаете, пятнадцатого ноября этого года мы зарегистрировали в президиуме Думы нашу большевистскую фракцию, назвав ее Российской социал-демократической рабочей фракцией и самим названием подчеркнув, что мы представители рабочего класса. Меньшевики стремятся ликвидировать нелегальную партию, распустить армию подпольщиков — наиболее сплоченный и дисциплинированный отряд пролетариата — и всю деятельность социал-демократии сосредоточить в легальных организациях. А вы сами знаете, какие они и сколько их у нас…