Прямой эфир
Шрифт:
Это было уже не просто предупреждение. Андреев понял, что президент «Ориона» связал его знанием опасной информации. Марк принял меры перед воскресеньем. Теперь, если Даянов пойдет на дно Андрееву тоже не спастись. Ведь с этой информацией даже возможность пойти в органы была отрезана. Сколько проживет информатор, пожаловавшийся генералу УВД, что его бывший зам — организатор заказного убийства? Стас впервые в жизни почувствовал себя загнанным в ловушку.
— И вот что еще, — завершая разговор, добавил Марк. — Ты бросай фокусы рефлексирующего интеллигента. Этот эфир «Скандала» снова должен вести ты сам. Будем считать, что «Орион» отзывает тебя из отпуска. Этот бой будет главным. И каждый человек на счету. А ты у меня самый опытный и умелый боец. Судьба канала решается. Так что готовься. Самое главное в эфире должен сказать ты — никто другой для этого не годится…
«Мерседес» президента телеканала ждал у выхода из парка. И водитель уже сидел на своем месте за рулем. Но Андрееву ужасно не хотелось, после такого разговора ехать рядом с Даяновым. И он отказался, найдя какую-то отговорку. А тот не возражал.
По пути в редакцию Андреев вообще ни о чем не думал. Он был слишком шокирован услышанным. Он знал, что Марк умеет играть жестко. Но впервые испытал на себе, как президент «Ориона» применяет «силовые приемы». Тот не оставил Андрееву никакого выбора. Не спрашивал его согласия. И вот это обескураживало. Ведь еще недавно, Стасу казалось, что они доверяют друг другу. Может быть, Марк прав, что в решительный момент он не оставляет людям возможности на раздумья и колебания? Может, так и должен делать хороший командир перед последним боем?
Если бы только не эти сладкие интонации: «ты мой главный, самый умелый боец», «судьба канала решается». Наверное, такими поглаживающими словами усыпляли бдительность камикадзе, напутствуя их в жертву ради чьей-то победы. В интонациях Марка присутствовала та предательская фальшь, которую Стасу так не хотелось услышать сегодня.
И только в редакции к Андрееву вернулись слова Марка, мельком прозвучавшие в начале разговора:
— Самоубийца! Пропил уже не только мозги, но и инстинкт самосохранения.
Андреев вдруг забеспокоился. Настораживала странная интонация. Марк говорил без злости или азарта. Совсем не так, как про предстоящий решающий эфир. Он сказал «самоубийца» нехотя. Будто сокрушался о деревенском юродивом, невзначай угодившем под трактор, и навсегда прекратившем свое жалкое существование.
Прокручивая в голове слова Даянова, Стас беспокоился все сильнее. Не иначе — Марк что-то знал. И это что-то могло быть очень страшным для Гены Шестакова. Стас попытался убедить себя, что страхи ему просто мерещатся. Неловко было устраивать панику только из-за того, что интонация Марка вдруг показалась «не такой».
Но если Шестаков шантажировал Марка, и ничего не добился — у него могло хватить пьяного безумия позвонить кому-то еще из участников заговора! Генс всегда мечтал сорвать куш, просто продав информацию. Неужели он решился потребовать сто тысяч долларов отступных с Щукина? Или даже с Семеныча?
Андреев беспокоился все сильнее. Оставалась еще слабая надежда, что Шестакова попытаются купить. Дадут тысяч десять и прикажут заткнуться. Но внутренне Стас не верил в такой способ устранения Шестакова. Проблема не в том, продастся он или нет. Генс ненадежен, непредсказуем и перманентно пьян. И нет никаких гарантий, что, даже взяв деньги, он не выкинет какой-нибудь подлюшный фортель. Вряд ли с ним станут церемониться, когда существуют более надежные и недорогие способы заставить замолчать.
Щукин знает, что ему «дед» никогда не простит предательства. И просто отставкой дело не кончится. Нет такой помехи, которую бы Щукин сейчас не убрал, прорываясь к единственному спасению — к главной власти в области.
Андреев понял, что не имеет права ждать пока Генса «грохнут». Коллегу надо было предупредить. Телефон Генса Шестакова приятным женским голосом на двух языках отвечал, что абонент сейчас недоступен и советовал перезвонить позже. Злясь, что беспокоится и суетится ради такого урода, как Генс, когда у самого дела хуже некуда, Андреев начал звонить знакомым журналистам, пытаясь узнать любой номер, по которому Шестакова можно найти.
Андреев не признавался себе в этом, но он не забыл, что когда его избили, Шестаков позвонил одним из первых. Выразил сочувствие в своей обычной, язвительной манере.
— Поздравляю, коллега! Ты удостоился журналистской премии имени Димы Холодова третьей степени! — объявил тогда Шестаков. — Говорят, тебе по башке прилетело, за то, что лишнего про особняк губернаторского сынули раскопали? Ну, ничего! Сам знаешь, когда нас, журналюг, хвалят да грамоты вручают — это «охмуряют», купить хотят. Вот когда говорят, что ты — «продажный писака» — скорее всего, попал в точку. А уж если морду набили — это точно профессиональное признание. Важно только не перестараться, а то дадут как Холодову — премию первой степени — чемоданчик со взрывчаткой. — И Генс противно захихикал.
У Стаса тогда разламывалась голова от побоев, но на мгновение стало приятно, что прослыл, чуть ли не эталоном смелой журналистики местного масштаба.
Сейчас Андрееву называли разные телефонные номера Шестакова, но все они давно устарели. Генс не задерживался подолгу ни на квартирах, которые снимал, ни в редакциях, с которыми сотрудничал. Практически отовсюду он уходил нехорошо, со скандалом, задолжав денег, поэтому негативная реакция собеседников и пустые хлопоты этих звонков напоминали проклятие. Наконец, ему подсказали позвонить фотографу из «Вечерки», вроде Генс предлагает его снимки интернет-сайтам — это их совместный заработок.
«Этот гондон мне уже за три месяца должен гонорары, и все обещает», — разъярился фотограф. Но посоветовал Андрееву пройтись по дешевым питейным заведениям в районе Центрального рынка. Такой рейд оставался единственным способом, дававшим слабый шанс Шестакова разыскать.
— Деньги у него после выборов есть, — пояснил фотограф. — Мобильник у него отключен с тех пор, как деньги появились. Встретишь — скажи, если на неделе денег не занесет, больше от меня ни одной фотографии никогда не получит, — напутствовал Андреева фотограф.
На улице к ночи поднялся свирепый ветер, и мороз крепчал с каждым часом. Первая рюмочная, до которой добрался Андреев, стояла полупустой. Это было вполне подходящее для Гены дешевое заведение. Здесь витал неистребимый запах завалявшихся очисток вяленой рыбы. И задешево наливали людям, которых не страшит отравление паленой водкой.
Шестакова здесь не было. Средних лет буфетчица, в опухших глазах которой читалась хроническая ненависть к своей жизни, и к чертовым алкашам — посетителям заведения, не была настроена отвечать на вопросы — она перекрикивалась о чем-то с кухней.