Прямой эфир
Шрифт:
— Решила. В субботу тетя поможет мне с вещами.
— А комнату какую дали? — неторопливо поднимаясь по широкой беленой лестнице, воодушевляется девушка. Мы неплохо ладим, и хоть ни одна из нас в этом не признается, в глубине души питаем надежды, что в будущем наша симпатия перерастет в крепкую дружбу.
— Двести шестнадцатую.
— Правда?! А я в двести двадцатой! — подпрыгнув на месте, Петрова напрочь забывает о своем прикрытии, и полы кардигана расходятся, являя миру ее природное великолепие.
— Ух, Татка! Чего ты их прячешь? — завистливо
— Вот-вот, Петька, тряси своим богатством, — потянув за рукав, Федя настойчиво пытается стянуть с нее кофту, ловко уворачиваясь от ее беспорядочных ударов. В затихшем со звонком коридоре, нежная трель девичьего смеха звучит оглушительно громко, и как любая прилежная ученица, опасающаяся строгого выговора от преподавателя, я возмущенно шиплю, пытаясь вразумить разбушевавшихся ребят.
— Вот не удивительно, Волкова, что тебя старостой назначили! Только и знаешь, что нас отчитывать! Лучше бы в деканат сходила. Чего математик не идет? Может, лекций и не будет вовсе? — пыхтит Светка, зеленоглазая бестия, с облаком рыжих кудряшек, непокорно спадающих ей на глаза. За эти неполные две недели, каждый успел усвоить — Светка — сова, и разговоры с ней лучше откладывать до третьего перерыва…
В чем-то она права: помимо тоненького журнала, в котором мне предстоит фиксировать пропуски одногруппников, на меня возложена почетная миссия связного между ребятами и педагогическим составом. Поэтому и разворачиваюсь, скрипнув подошвой своих бело-бирюзовых кроссовок о еще чистую в это время напольную плитку.
Мне нравится величие старых стен экономического института, нравится роскошь позолоченных бра на стенах, массивная люстра с лампочками-сосульками, которую явно не снимают намеренно, желая сохранить налет старины в нашпигованном современной техникой здании. И пусть я до сих пор теряюсь, с трудом отыскивая аудитории, именно здесь понимаешь, что детство осталось позади — на нашей кухоньке с яркими желтыми шторами, в моей спальне, где на полках до сих пор рассажены любимые куклы.
Дверь деканата я нахожу без особых проблем, лишь раз свернув не в тот коридор, о чем догадываюсь только тогда, когда упираюсь в тупик. Делаю глубокий вдох, и уже почти касаюсь дерева рукой. Но прежде чем раздается характерный стук, двери распахиваются, а в меня ударяется что-то жесткое, каменное. Словно я, потеряв разум, разбежалась, и что есть мочи приложилась к стене.
Растянувшись на холодном полу, я не сразу понимаю, что же случилось: в голове ни одной мысли, копчик горит огнем, а из легких словно выкачали весь воздух…
— Вот черт, — сквозь шум в ушах, раздается приятный мужской голос, и вот уже чьи-то руки хватают меня за ворот кофты и словно тряпичную куклу приподнимают в воздух.
— Больно? — не очень-то аккуратно поставив меня землю, парень заглядывает в мое растерянное лицо, и так и не дождавшись ответа, начинает вертеть, видимо, проверяя,
Не знаю, что производит на меня большее впечатление: внезапное падение, грубая встряска за ворот кофты, аромат духов, ударивший в нос, нахальные пальцы, сейчас треплющие мои волосы, или лицо виновника моей острой боли…
— Чего делаешь-то? — придя в себя, отталкиваю этого наглеца, растирая рукой свой многострадальный копчик.
— Проверяю, нет ли раны на голове, — улыбается и виновато чешет затылок. — Я не хотел, правда. Янка виновата, — указав большим пальцем за спину, он все же вспоминает о приличиях.
— А я-то что? Вечно носишься, как угорелый! Скоро диплом получать, а никакой серьезности! — покинув свое рабочее место, секретарь выглядывает из-за распахнутой двери. — Цела хоть?
— Вроде бы, — с пылающими щеками, поправляю лямку своего рюкзака, вспоминая, что в коридоре меня дожидаются обеспокоенные одногруппники. — Скажите, а Морозов Виктор Палыч сегодня будет? Лекция у нас, уже пятнадцать минут его ждем…
— А ждете зачем? — словно я его спрашивала, вклинивается в разговор мой обидчик. — Закон есть, или вы первачье?
Теперь он с интересом меня изучает, и чем ниже спускается его взгляд, тем больше расползается улыбка… Я не успеваю проанализировать с чего вдруг мне становится так неуютно, и на автомате приглаживаю волосы, которые никогда не собираю в хвост, предпочитая давать им свободу, хоть и понимаю, что моя пятерня мало что изменит — уверенна, я похожа на пугало. На мне в меру плотный свитшот в мелкий цветочек, свободная юбка до колен и любимые кроссовки…
— Ты тут не умничай, Громов! Иди на кафедру, а то Ильин три шкуры с тебя сдерет. А ты своим передай, — теперь обращается ко мне, — ко второй половине пары — явится. По понедельникам у него такое бывает…
Я с трудом плетусь обратно, проклиная неуклюжего пятикурсника, в то время как тот, неторопливо бредет сзади, отчего-то цокая языком, чем только меня нервирует…
— Чего увязался? — не сдерживаюсь, резко развернувшись, и меня простреливает еще больше — может, копчик я все же сломала?
— Давай в медпункт провожу? — заметив гримасу отчаянья на моем лице, этот Громов, видимо, борется с укорами проснувшейся совести. — Я Игорь. Знал бы, что ты за дверью, не стал бы так торопиться. Хвосты закрываю, чтоб не отчислили, так что вечно на бегу. Давай донесу?
— Не надо! — взвизгнув, отбрасываю протянутую ко мне руку, хоть и смягчаюсь, понимая, что снес он меня не специально. — Без медпункта обойдусь. Пройдет.
— Тогда до аудитории провожу…
— Спасибо, но я сама. Хвосты ведь…
— Точно, — ослепительно улыбнувшись, Игорь начинает пятиться назад, продолжая удерживать на мне взгляд. А глаза у него необыкновенные, цвета выдержанного коньяка… — Без обид?
— Ага, — киваю, одарив ответной улыбкой, не такой открытой, как у него, но вполне искренней, и, махнув на прощание, провожаю взглядом удаляющуюся спину…