Прямой эфир
Шрифт:
— Давайте посмотрим, что говорит сама Татьяна о вашем разрыве с успешным бизнесменом. Взгляните на экран, — теперь развернувшись вполоборота, ведущий подпирает подбородок пальцами.
Так странно. Сотни раз видела по телевизору, как брошенная олигархом жена промакивает салфеткой глаза, делясь своей личной трагедией с миллионом россиян, а теперь и сама сижу в этом кресле, наблюдая за пышногрудой блондинкой, удерживающей в руках с десяток цветочных букетов. После концерта? Или Игорь решил удивить мою подружку невиданной щедростью?
Сейчас смотрю на нее отрешенно, словно
Красивая, статная, похудевшая за те два года, что купается в популярности, знающая себе цену и уверенно держащаяся перед камерами. Уж Танька точно не потеет, когда дает интервью, в то время как я боюсь, что скоро и пиджак покроется мокрыми пятнами…
— Это правда, что решение уйти от Игоря приняли вы, в то время, как ваш супруг был против таких кардинальных мер? — выслушав Петрову, явно уставшую отвечать на вопрос о ее причастности к нашему с Громовым разрыву, Филипп вновь поворачивается ко мне.
— Не совсем, — не вижу смысла юлить, — но я действительно хотела этого развода. Не могу сказать, что Игорь обивал мои пороги, так что Таня явно лукавит, стараясь себя обелить.
— А что послужило причиной? Любая бы вам позавидовала — огромный дом, недвижимость заграницей, безбедная жизнь, двое детей. С чего вдруг вы принимаете решение отказаться от всего этого?
Мужчина встает, теперь перебираясь поближе к зрителям, и терпеливо ждет моего ответа, в то время, как я с трудом сдерживаю ком, подошедший к горлу. Слава предупреждал, что не все вопросы придутся мне по душе, но от одного упоминания о детях, я едва держусь, балансируя на грани с истерикой. Один неловкий шаг и я упаду в пропасть.
— Деньги не самое главное в жизни, — говорю, а самой хочется рассмеяться, вспоминая, как позволяла себе безумные траты — седьмая по счету шуба, страсть к украшениям, черная икра и коллекционные вина… А что теперь? Пятьсот рублей в кошельке и полное презрение к прошлой жизни, где за безбедные будни я расплачивалась душой. По крайней мере, как оказалось, мой муж считал именно так…
— Тогда что? Он вас бил? Унижал? Ведь не просто так, жена собирает один чемодан и уходит в коммуналку.
Краснею, чувствуя раздражение, буквально волнами исходящее от Филиппа, в то время как на лице у него не дрогнул ни один мускул. Я его злю. Молчу, не помогая своими скупыми ответами.
— Вы ведь сами к нам обратились, — беззастенчиво врет, прекрасно зная, как донимали меня его редакторы. — Понимали куда идете. К чему теперь отмалчиваться?
Ему нужно шоу, а я отбираю его хлеб… Идти, так до последнего, да? Послать к чертям свою гордость и заявить на всю страну, что за красивой картинкой скрывалась неприглядная суровая правда — в мире денег и вседозволенности любимый мужчина не брезгует переступить через тебя разок другой…
— Я не знала о его связи с моей подругой, но не питала иллюзий по поводу его верности.
— Значит, были другие? — уцепившись за сенсацию,
— Были, — соглашаюсь, все еще чувствуя, как боль разъедает душу. Это никогда не пройдет, сколько бы я ни убеждала себя, слезы всегда будут литься из глаз, едва я вспомню его в объятиях молоденькой секретарши. Словно в эту самую минуту я стою в дверях его кабинета, судорожно сжимая в руках свою сумку, в то время, как мой горячо любимый муж с жадностью осыпает поцелуями грудь своей помощницы. Смотрю и думаю лишь об одном, не поэтому ли он заказал себе новый стол: дубовый, массивный, такой, где его пылкая любовница без всяких проблем может уместить свое подкаченное стройное тело, не задевая при этом папки с бумагами ифоторамки с нашими семейными снимками?
— И как давно? Ни для кого не секрет, что в прессе не раз ваш брак выставлялся образцово-показательным…
— Достаточно, чтобы у меня хватило ума положить конец этому фарсу. Наверное, я не из тех, кто готов сохранять видимость нормальных отношений для окружающих, при этом разбивая на кухне посуду, едва мы остаемся наедине.
— Сейчас мы уйдем на рекламу, а сразу после нее узнаем, почему известный бизнесмен оставил свою жену без средств к существованию, и с кем сейчас находятся дети некогда счастливой пары. Оставайтесь с нами, — смотря в камеру, начитывает заученный текст Смирнов и, выждав пару секунд, начинает поправлять ворот своей рубашки.
Студия оживает. Вокруг ведущего начинает суетиться гримерша, полный мужчина лет сорока отдает команды, налаживая свет, а ко мне уже торопится редактор — все та же девушка, дававшая мне наставления десять минут назад. От былой приветливости не осталось и следа: губы недовольно поджаты, подбородок вздернут, шаг размашист, а рука поднята вверх. Она манит кого-то пальцем, указывая на меня и, хлопнув в ладоши, командует пошевеливаться. Жутко, скажу я вам. Впредь постараюсь держаться подальше от скандальных ток-шоу…
— Поправь ей лицо, — замерев напротив меня, девица словно сканирует мою голову, наверняка уже просверлив дыру своими синими глазищами в моей черепной коробке.
— Елизавета, это не запись. Зритель увидит лишь то, что вы сами ему покажите. Так что вырезать вашу скучающую физиономию и недовольные гримасы уже никто не сможет. Вас должны жалеть, с вами должны рыдать, а глядя на вас хочется крикнуть: «И правильно сделал, что изменил, она ведь деревянная!». Не обижайтесь, конечно, но не мешало бы и всплакнуть.
— По заказу? Я что в фильме снимаюсь? — почти не шевеля губами, по которым уверенно водит кисточкой визажист, возмущенно вперяю свой взор в командиршу.
— Ну, если вас не трогает, что муж выбросил вас на обочину, отобрав дом и детей, то да, по заказу. Иначе никто не захочет вам помогать, а вы, кажется, пришли за этим!
Грубо и хлестко. Ей бы не мешало познакомиться с моей свекровью, вот бы вышел тандем! От ее суровой отповеди, в чем-то правдивой и от этого еще более безжалостной, ком в горле достигает небывалых размеров. Теперь и вправду с трудом выговорю хоть слово…