Прыгнуть выше себя (издание 1990 г.)
Шрифт:
Заложив пальцем прочитанную страницу, мальчик закрыл книгу и взглянул на обложку.
— Ну и что же, что Гюго. Гаврош все равно жил.
Взрослый приподнялся, опираясь на локоть. На его щеке краснел, как шрам, отпечаток рубца подушки.
— Не совсем жил, сынок. Как бы это тебе объяснить… Были, конечно, такие мальчишки. Но Гаврош, каким он показан в книге, жил лишь в воображении писателя. Гюго его придумал.
Он умолк, считая объяснение исчерпывающим.
— Видишь, как ты сам запутался, папа, — с досадой проговорил мальчик. — "Жил, но не совсем". Просто ты слабо разбираешься в некоторых вещах.
"Он
— Конечно, я ничего не смыслю в истории и книгах. Я никогда не был мальчишкой и совсем забыл, что яйца должны учить курицу.
— Ты просто забыл, как был мальчишкой, — слова звучали примирительно. Маленький человек решил, как видно, быть терпеливым и снисходительным, вспомнив, что его завтра могут не пустить в кино. — А Гаврош жил во Франции. Там есть еще такой город Париж…
— Столица, — подсказал взрослый.
Мальчик внимательно посмотрел на пол, будто там он мог проверить слова отца.
— Пусть будет столица, — согласился он. — Но это неважно. Важно, что там была Коммуна.
Его глаза сузились, напряженно вглядываясь во что-то. Взрослый посмотрел туда же, но ничего не заметил.
— Этот Гаврош был вовсе не из книги. Он жил в рабочем предместье. А уже оттуда попал в книгу. Он любил бродить по берегу реки…
— Сены, — подсказал мужчина, но мальчик не слышал его слов.
— Там была каменная лестница, по ней он спускался к самой реке. Его встречал рыбак с длинными усами и в шляпе, похожей на старую кастрюлю без ручек…
"Фантазирует, — улыбаясь, думал взрослый. — Но откуда такие подробности: каменная лестница, старая шляпа с заплатами?.."
— По реке плыли груженые суда, — продолжал мальчик, время от времени поглядывая на видимую ему одному карту с лесом и парками, с отчетливыми узорами ковра; с прохладными озерами, притаившимися в выщербинах паркета. Тень от письменного стола, которая обычно определяла границы большой, темной и угрюмой страны, сейчас была главной буржуйской площадью. Тень от ножки торшера обозначала реку.
Это была особая карта, где город в один миг мог превратиться в государство или в океан, озеро — в дом, река — в улицу или одновременно быть и рекой и улицей.
— От усатого рыбака Гаврош узнал, что завтра будет бой с главным буржуйским полком. Гаврош должен был взять свой барабан и просигналить по кварталам предместья сбор…
"Он все смешал воедино — Гавроша, Парижскую ком-мунну и маленького барабанщика", — подумал взрослый, с любопытством прислушиваясь к рассказу сына.
— И знаешь, папа, он сигналил особо. Его понимали только наши, а враги ничего не могли разобрать. Кроме одного врага, который притворился нашим. У него было два глаза — один настоящий, а другой — стеклянный, и два сердца. Поэтому никто и не мог догадаться.
"Вот кусочек из какой-то сказки", — подумал взрослый.
— Этот шпион предупредил буржуйский полк, и на рассвете начался бой. Наши построили баррикаду из булыжников, столов и перевернутых карет. Приготовили много камней. Те, кто был послабее, стреляли из ружей, а силачи бросали камни. Мальчишки тоже не сидели без дела. Тот, кому не досталось винтовки, стрелял из рогатки. Но у рогаток была такая резина, что камень летел, как пуля.
— Подумать только! — не удержался
— Буржуйский генерал приказал подвезти пушки. А у защитников баррикады кончились и патроны, и камни. Что делать? Гаврош, конечно, решил помочь своим. Он взял сумку и пополз к убитым, чтобы собрать патроны. В него стреляли, а он не боялся. Даже песню пел. Вот так…
И звонким, прерывающимся голосом мальчик запел:
…Вперед пробивались отряды Спартаковцев — смелых бойцов…А пули свистели рядом. Одна ранила Гавроша…
— Да, да, жалко его. Погиб как герой, — сказал взрослый.
Зная о впечатлительности сына, он хотел по возможности сократить печальное место его рассказа.
— Он не тогда погиб, папа, — откликнулся мальчик. — Это в книжке написано, что погиб, когда собирал патроны. А Гаврош был только ранен. Он все-таки дотащил сумку до своих, и они дрались еще целых шесть часов. Баррикада была почти разрушена, в живых остались только командир и Гаврош. А враги были уже совсем близко. Командир свернул знамя и сказал Гаврошу: "Возьми его и убегай. А я задержу их. Знамя надо спасти". Тогда из-за развалин баррикады поднялся шпион с разными глазами. Все думали, что он мертвый, но пуля пробила у него только одно сердце, и он притворился неживым. И вот он взял свой пистолет и выстрелил в спину командиру. А потом бросился за Гаврошем. Гаврош бегал быстрее, но его окружили солдаты. А если тебя окружили, то не убежишь. Гаврош выстрелил в шпиона, но он не знал, куда целить, в какое сердце. И попал не в то. Шпион продолжал бежать. Гаврош снова выстрелил и снова попал не в то сердце. А враги уже рядом. Они окружают его со всех сторон, хотят отнять знамя. Сейчас он погибнет…
Глаза мальчика округлились от ужаса, губы дергались, будто он сейчас заплачет.
Взрослый встал с тахты и положил руку ему на плечо:
— Ну, не надо так переживать, малыш. В конце концов, это только книжка, и в ней описаны очень давние события.
Мальчик вдруг сбросил руку отца с плеча и, всматриваясь в даль, закричал:
— Давай мне знамя, Гаврош, давай знамя, я спрячу!
Взрослый прижал его к себе, гладил по волосам, что-то бормотал успокоительное.
В этот миг в открытое окно влетел какой-то сверток, упал на пол. Мужчина быстро подошел к окну, отодвинул занавес и выглянул. Никого не было.
Когда он обернулся, мальчик прижимал к груди сверток.
— Ну что там такое? — недоуменно спросил мужчина.
— Он успел! — торжествующе воскликнул мальчик и развернул сверток.
Это было пробитое пулями красное знамя…
ВОЛОСОК
Виктор проснулся от какого-то неприятного ощущения: лег на спину, на другой бок. Ощущение дискомфорта не исчезло, а словно бы даже усилилось. Он раскрыл глаза, и взгляд, скользнув по раме из тяжелого темного багета, уперся в портрет белокурого мужчины в военной форме. У мужчины был нос с едва заметной горбинкой, гордо вскинутый, энергичный подбородок с ямочкой. Светлые глаза смотрели дружелюбно и словно спрашивали: что стряслось, зачем меня потревожили?