Прыгнуть выше себя (издание 1990 г.)
Шрифт:
— А потом?
— Он будет изменять себя с моей помощью и без меня, станет таким, каким и я хотел бы стать, — сигомом.
— Что это такое?
— Новый вид человека — гомо синтетикус. Новый организм с принципиально иными, чем у нас, системами переработки энергии, информации, свободная замена изношенных или устаревших деталей и органов, следовательно — отсутствие старости, образование вокруг тела защитной энергетической оболочки за счет усвоения рассеянной в пространстве энергии, свободное существование и передвижение в открытом космосе, бессмертие, наконец.
— А зачем ему тогда вы, мы да и все человечество?
— Человеческая память и человеческая личность составляют основу его личности. Через сотни лет многое в нем сотрется, уйдет по мере замены деталей, но что-то останется, как остались в нас с вами копии генов наших предков. Только в нем это будут гены памяти…
"Как он увлекается, рассказывая о своих идеях и о своем детище! Кажется, пришло время для моего главного вопроса. Да, пожалуй, в самый раз!" Прищурившись, слегка склонив голову набок, придав своему лицу выражение крайней заинтересованности, будто пытаясь поглубже вникнуть в слова ученого, Трофимов спрашивает:
— А могут ли в такой системе, как сигом, применяться детали человеческого организма?
— В принципе могут. Некоторые конструкторы применяют и в компьютерах детали из живых клеток. Но в сигоме это, по-моему, неперспективно.
Бурундук умолкает, исподлобья с подозрением глядя на следователя.
Быстро, чтобы его подозрение не успело оформиться ч развиться, Трофимов задает новый вопрос:
— А не станет ли сигом, благодаря своему совершенству, относиться к нам свысока?
— Зависит от его воспитания. Точно так же, как и с собственными детьми. Та же "техника безопасности".
"Он относится к роботу, как к детенышу. Вот почему робот называет себя Арсеньевичем. Только ли в угоду ему? Пожалуй, ответ на этот вопрос тоже немаловажен".
— Выходит, ваш Варид осознает в полной мере ответственность за судьбу ребенка, в данном случае — Пети Шевелева?
— Я ведь уже говорил вам: то, что узнал бы он, знал бы и я.
И снова, не расслышав мягких шагов робота, Трофимов вздрогнул от его голоса за своей спиной:
— Арс, нам еще сегодня составлять четыре уравнения.
Варид явно намекал, что разговор со следователем слишком затягивается. Павел Ефимович вспыхнул, не глядя на робота, проговорил:
— Вы не хотите ничего добавить к портрету Анатолия Петровича Сукачева?
Арсений Семенович разводит руками:
— Все, что знал…
— Вы забыли сообщить о том, что Сукачев использовал вашу идею о новых способах эвристического программирования, включил разделы из ваших работ в свою книгу, не сославшись на вас.
Бурундук побледнел, обозначились скулы, тени легли во впадины висков.
— Не забыл, а не счел нужным сообщать. В конце концов, это наши счеты.
— Теперь не только ваши, — режет следователь и по угрожающему виду робота, шагнувшего поближе к своему двойнику, понимает, что удар попал в цель. Торопливо добавляет: — Об этом знали не только вы, но и ваша жена.
Брови Бурундука двумя бумерангами взлетают на лоб и возвращаются на свои места.
— Вы что же, в смерти Сукачева подозреваете Анну?
Вымученная улыбка, больше похожая на судорогу, подергивает его лицо, и Павел Ефимович отчетливо видит, как это его состояние передается двойнику — у Варида начинают искрить какие-то контакты в сочленении плеча.
— Анна не могла, разве это не ясно? — возмущенно говорит Бурундук.
— Тогда кто же? — спрашивает следователь, и его вопрос остается без ответа.
8
В тот же день Трофимов заехал к судмедэкспертам. Худющий высоченный мужчина, чуть сутулясь, вышел к нему, застегивая пиджак. Выпяченная нижняя губа придавала острому лицу верблюжью надменность.
— Что-нибудь прояснилось? — спрашивает следователь.
— По интересующему вас вопросу — без изменений. Излетная пуля угодила в нервный узел. Уточнили: выстрел произведен с расстояния в сто семьдесят — сто девяносто метров. Смерть наступила от кислородного голода вследствие паралича нервного центра. — Эксперт посмотрел на Трофимова с высоты своего роста и соблаговолил коротко разъяснить: — Остановка дыхания. Четкие следы борьбы на теле убитого отсутствуют. В желудке — ликер, кофе и остатки миндального печенья. Вот, пожалуй, и все. Эти сведения вряд ли особо для вас полезны, но что поделаешь, дорогой Павел Ефимович, чем могли — помогли…
— Да, не густо, — соглашается следователь. — Что значит "четкие следы"?
Эксперт сплетает длинные, сильные пальцы, похрустывает ими.
— Видите ли, на плече покойного имеется синяк, будто его кто-то сильно толкнул, на ладонях — повреждения, кровоподтеки, как если бы он бил ими обо что-то твердое. Повреждена и фаланга среднего пальца правой руки. Но все эти мелкие травмы могли появиться от неудачной перестановки мебели, например…
— Довольно просто уточнить, — говорит Трофимов. — Но остается главная загадка: расстояние от стреляющего…
Всю дорогу до квартиры Сукачева он мысленно повторяет эти цифры. Почти без надежды найти что-то новое, в который раз осматривает окна. Стекла целы, больших щелей нет, как нет и следов открывания окон. Тем более что кондиционеры тогда и сейчас работали бесперебойно.
Павел Ефимович представляет себе убийцу, стоящего почти за двести метров отсюда. Вот он открывает оптический прицел, ловит в крестик фигуру жертвы… Значит, и сейчас он может видеть следователя, хладнокровно и безнаказанно наводить оружие. И пуля, странная пуля, чуть деформировавшись, пройдет сквозь стену, чтобы уже на излете настичь жертву… Страшно? Нет, в нем не шевельнулся ни один мускул, и он уже знает почему: воображаемой картине не хватало логического построения. Почему пуля настигла жертву на излете? Почему убийца, все заранее рассчитав, не рассчитал убойного расстояния? Ему помог случай. А если бы пуля угодила в другое место? Перестраховываясь, надо было выбрать место засады ближе. А если такого места не было?..