Прыжок домашней львицы
Шрифт:
Валентина даже зажмурилась от восторга. Перед глазами выросла груда жареных цыплят, политых янтарным соком, со свежим томатным соусом домашнего приготовления, фарфоровое блюдо с пирогами, начиненными куриным паштетом и грибами, щи с огненной приправой, салат, горкой возвышающийся над хлебосольной скатертью. Раскрасневшийся Лева уминает румяного цыпленка, третьего подряд, ест заманчиво, с аппетитом, почти без передышки, щелкает, хрумкает… Хорошо, душевно, по-семейному. Валентина потрясла взбесившейся головой, укладывая разыгравшиеся мысли в один ряд, и далеко вперед выкинула левую ногу. Все, что делала Валентина в этой жизни, она делала с левой стороны, потому что родилась левшой. Она даже спала на левом пухлом боку. И каждый день вставала с левой ноги. Даже картошку чистила левой рукой, и ею же ощипывала деревенских цыплят. Лева предпочитал питаться лишь парным мясом, пока в доме водились хоть какие-то деньги. Беспокойные мысли жены тяжело и безнадежно ворочались в поисках выхода, веселой стайкой они гнездились в левой стороне Валиной головы. Она даже слегка кренилась на левый бок, как огромная баржа с пробитым дном. Но
– Валентина, начальник уехал по постам, – громыхнул в громкоговоритель голос дежурного майора, – не стучи, всех граждан распугаешь. И так от тебя покоя нет. Ни днем, ни ночью.
– Майор, а ведь у меня Леву украли, – жалобно всхлипнула Валентина.
– Никуда Лева не денется. Ну, скажи, кому нужен твой ненаглядный муженек? Если взяли капитана, то ненадолго, скоро вернут, посылкой отправят обратно, да еще ленточкой перевяжут, с доставкой на дом, – засмеялся офицер, не скрывая изрядной доли ехидства, и радиохрипы исчезли.
Иронический громкоговоритель отдал концы, отключив связь. Чеканно прогремел металлический засов. Отдел предпринимал меры экстренного укрепления. Валентина огляделась, поправила юбку и уселась на ступени крыльца, прямая, упрямая, она уставилась настойчивым взглядом в кирпичную глухую стену. Варзаев осторожно, крадучись, выглянул в окно. Увидев Валин напряженный затылок, широкий подол юбки, раскинувшийся пышным веером по проезжей части, Дмитрий Валерьевич невольно вздрогнул. Личная жизнь капитана Бронштейна тесным образом переплелась с делами служебными. И не найти точки соприкосновения, не различить даже под микроскопом, – так все крепко въелось в плотную жизненную ткань. Жизнь превратилась в службу, а служба в жизнь. Варзаев загрустил – надо докладывать в главк. Семейный инцидент вышел за рамки полномочий маленького территориального отдела. Телефонный аппарат крутился перед глазами, как жирная осенняя муха, ворочаясь из стороны в сторону, напоминая о своем бесхитростном существовании. Дмитрий Валерьевич старательно отводил сумрачный взор от блестящего лакового бока черного чудовища. Диск, по-змеиному изворачиваясь, подползал к пальцам. Цифры смело выпрыгивали из аппарата и бойко приплясывали на столе, собираясь в знакомый до боли в сердце номер телефона. Варзаев набрал воздух в легкие, заталкивая его в себя тугими комками, и дунул на стол, лихие цифры мгновенно попрятались в диск. Пухлый палец привычно вошел в отверстие. Но Дмитрий Валерьевич набрал другую комбинацию. Он звонил не в главк, а Бронштейну, на звонок никто не откликнулся. Гудок уходил в пустоту, полный вакуум. Какой-то космический покой. Все сошлось. Украли, Леву похитили. На пару с Чуркиным. Два капитана находятся в руках бандитов. Валентина врать не станет. Жена капитана слыла в определенных кругах прямодушной и честной женщиной. Варзаев тупо слушал выворачивающие душу пронзительные гудки, прижимая к левому уху телефонную трубку, не выдержав ожидания, Дмитрий Валерьевич нажал кнопку прямой связи.
– Открывай дверь. Зови Валентину. Только это, – Варзаев кисло поморщился, – разговаривай с ней вежливо, по-человечески, что ли.
– Слушаюсь, – вздохнул дежурный.
Приказ начальника – закон для подчиненного. Дежурный майор в тайниках простой и незамысловатой души прятал нехорошее чувство. Внутри майора скрывалась зависть, он завидовал Леве Бронштейну. Редко кому выпадает такая удача. Любящая и нежная жена, хорошее питание, отличный уход – где в наше время отыщешь подобное счастье. Майор вспомнил собственный заброшенный дом, пыль и паутину в углах, неряху-жену и икнул от нахлынувшей горечи. Ядовитая желчь забила небо. Консервы на ужин, сгущенка вместо варенья, тухлые сардельки, не теплое мясное рагу. Не соскучишься от веселой семейной жизни. И майор, отстранив помощника, решительным шагом направился к входной двери. Он легко и весело отодвинул тяжелый засов, распахнул дверь и сказал, разбавляя голос доброй порцией майского меда: «Вставай, Валентина, простудишься. На дворе осень. Камень уже холодный».
Валентина медленно повернула встрепанную голову. И дежурный зажмурился. Из мутных опечаленных глаз шумно хлестала мощная струя какой-то бездонной, всепоглощающей любви. И майор затосковал, купаясь в светлых водах чужого чувства. Случись с ним что-нибудь, не дай бог, кто будет так убиваться и горевать о бедном майоре? На свой вопрос дежурный не смог найти ответа. Он поежился, зябко дернул плечом, стряхивая с себя кусочек неизведанного счастья, будто это была какая-то грязь.
– Вставай, Валя, начальник зовет, – сердито повторил майор, – раз Леву твоего похитили – пиши заявление. А я вызову дежурного прокурора.
И офицер отошел в сторону, предлагая Валентине пройти в суровое здание, но женщина испуганно отпрянула от него, слова дежурного пробудили в ней страх и тревогу. Прокурором стращают, нарочно пугают, чтобы не скандалила. Да не надо моему Леве никакого прокурора. Валентина с трудом выдавила из себя беспокойство и усмехнулась майору прямо в лицо, презрительно скривив губы и гневно расширив ноздри. В стратегические планы Валентины не входило стремление узаконить процесс похищения мужа. Она не хотела фиксировать в анналах истории злополучный факт, пребывая в уверенности, что в отделе еще ничего не знают о похищении капитана. Лучше решить вопрос полюбовно, по-семейному. Только что ей звонил Чуркин, она слышала его голос, разговаривала с ним. Не надо никакого заявления. Никому не надо. Лучше без него обойтись. Лева не любит прокурора. С детства. А прокурор не любит Леву.
– Проходи, проходи, Валя, не бойся, у нас никто тут не кусается, – ласково увещевал майор, подавляя в душе вспыхнувшее чувство зависти к удачливому Леве.
– А Чуркина у вас нет? – спросила Валентина, подозрительно всматриваясь в темноту коридора, будто неверный напарник легко мог спрятаться от нее в тихом и безопасном отделе.
Может, прячется где-нибудь, шутник и весельчак. Вдруг разыграл, пошутил и спрятался во мраке. Такое иногда случается с мужчинами.
– Его тоже украли, – бесхитростно откликнулся майор, – вместе с Левой. Я видел, как они на пару булькнули из отдела. Бандиты, наверное.
– А он и вам звонил? – сказала Валентина, медленно отступая от улыбчивого офицера.
– Нет, не звонил, – сказал дежурный, – я сам догадался.
Майор улыбнулся. Эта смешная женщина Чуркиным интересуется. Нелепая, чудная, с такой даже на улицу не выйдешь. На людях с ней стыдно показаться. Народ засмеет. Пальцами будут показывать. И что особенного Лева нашел в Валентине? У майора дома была совершенно иная собственность, рядом с ним проживала яркая женщина, заметная. Статная, стройная, красивая, но жуткая неряха и грязнуля. Зато с ней не зазорно по городу пройтись. Все мужики оглядываются. Так глазами и пожирают. Круп у майорши что надо – гладкий, пышный, утром хлопнешь, хорошо. Потому что от души хлопнешь. Вечером придешь, а круп еще колышется. Хлопай, сколько душе угодно, хоть все руки отбей. Валентина вдруг вспыхнула ярким пламенем. Чуркин не обманул, не разыграл. Николай сказал правду. Валентина интуитивно прочитала потаенные мысли дежурного майора. Широко взмахнув широкой юбкой, жена капитана резко развернулась и стремглав полетела, стремясь быстрее покинуть неприютные места. Майор уныло смотрел на разъяренную спину женщины. Варзаев непременно огорчится. Рассердится. Такую добычу упустили. Прямо из рук ушла. Вылетела. Никак не поймать удачу за хвост, не удержать в зубах птицу счастья. И премию теперь не дадут. Майор приуныл. Наверное, начальник уже прокурору позвонил. И в главк доложил. Ну, не бежать же следом, не хватать вредную женщину за юбку, народ засмеет. Дежурный вернулся в тесную каморку и нажал на кнопку громкой связи.
– Дмитрий Валерьевич, а она убежала, – тонко хихикнул майор.
– Вот и ладно, вот и хорошо, что убежала, – несказанно обрадовался Варзаев, – и пусть убегает. Подождем до завтра.
– А прокурору позвонили? – сказал майор.
– Подождем до завтра, – загадочно прогудел Варзаев, – утро вечера мудренее.
И Дмитрий Валерьевич отпустил кнопку. Офицер сердито бросил мертвый брусок в ячейку.
– Закрой дверь! – крикнул он кому-то, устраиваясь удобнее в своей каморке.
Заспанный помощник выглянул из подсобки, недовольно посмотрел на майора и поплелся к выходу. Засов глухо застучал по металлу, разделяя мир на две неравные части.
Вместе с Валентиной по улицам города летел страх. Он прочно поселился в женской душе, видимо, основался в ней надолго. Нужно было прогнать его, но страх шумно свистел огромными нелепыми крыльями, подгоняя Валентину, но она и без того стремилась убежать подальше от улицы Якубовской. Валентина не хотела, чтобы Левино похищение было официально зарегистрировано. Женщина не смогла бы объяснить вразумительно, почему она этого не хочет, никому, даже самой себе. Лева был бы против. Она знала, чувствовала это. Валентина вдруг резко остановилась, будто споткнулась обо что-то. Возбужденное тело задрожало и застыло лишь через некоторое время, застопорив ход. Перед Валей широко раскинулось двухэтажное здание. Двадцать три окна. Пять подъездов. Одна арка. В этом доме имел несчастье проживать Валин отец – старый холостяк и запойный пьяница, но прижимистый мужик. Валентина имела все основания предполагать, что у отца под матрацем припрятаны кой-какие сбережения. Иван Лукьянович никого не допускал на прикроватную территорию. Несмотря на пагубное пристрастие, Иван Лукьянович дорожил каждой копейкой, добытой превеликими трудами, приговаривая любимую поговорку, дескать, копейка рубль бережет. Валентине от отцовских щедрот мало что отваливалось. Иван Лукьянович выпустил дочь на свободу без приданого, рассчитывая на Левино национальное происхождение, желал урвать для себя от родного зятя. Но, усмотрев огромную прореху в зятевых доходах, Иван Лукьянович вычеркнул дочь из родственного списка. Изредка он навещал Леву и Валю, съедал одну половину зажаренного в духовке гуся, выпивал две бутылки домашней наливки и на шесть месяцев напрочь забывал Валино лицо. А Леву Бронштейна Иван Лукьянович тихо ненавидел. Даже адрес проживания родной дочери не вспоминал до следующего свидания. Так и повелось. Каждые полгода Валя звонила отцу, чтобы пригласить его в гости по случаю очередного семейного торжества. Иван Лукьянович одалживал проездной билет у соседки по квартире, затем до блеска вычищал драной щеткой парадно-выходной костюм тридцатого года прошлого века и долго всматривался в номера троллейбусов на остановке. У Ивана Лукьяновича было плохо со зрением. Старик ехал в гости, как в места лишения свободы. Обратно его доставлял Лева. Капитан Бронштейн взваливал грузное тело на плечо, забрасывая его за спину, словно это было не тело родного тестя, а мешок с картофелем. Все эти манипуляции Лева проделывал безропотно, не матерился, не пилил Валентину. Принимал отца жены, как неотложный родственный долг. А долги возвращать надо. Раз в году Валентина производила генеральную уборку в комнате отца. Стирала белье, занавески, боролась с пылью и паутиной, скопившейся в углах и под кроватью, она бы чаще наезжала, но отец был неумолим. Ежегодные чистки его вполне устраивали. Однажды Валентина наткнулась на тугие свертки под матрацем. Она потыкала пальцем в смятую газету, попыталась проделать дырочку в одном из свертков, но в это время в комнату вошел Иван Лукьянович.