Прыжок льва
Шрифт:
Гораздо больше морпеха интересовало, как ему жить дальше и все объяснить Заране. Хотя он и понимал умом, что можно ничего не объяснять, — все же Зарана для него наложница, — каких он мог себе позволить еще сотню. Но после рождения сына, он в глубине души называл ее только женой и, несмотря на довольно свободные порядки, не мог выкинуть из головы установку из прошлой жизни, что жена должна быть всего одна.
Не умея долго изворачиваться, Леха, прибыв в свое крымское стойбище вместе с сотней всадников, первым делом посмотрел на сына, — мальчик был здоровый и крикливый, весь в отца, — а потом признался Заране, что
Узнав, кто она, Зарана неожиданно успокоила морпеха, сообщив, что место свое знает и будет его любить всегда, что бы он не решил с ней сделать — оставить или продать. Лишь бы не разлучал с сыном. А если захочет перебраться в Ерект, то она готова и там быть его наложницей, если, конечно, Леха возьмет ее с собой.
Такая мудрость и покорность судьбе потрясла скифского адмирала, а перспектива жить втроем, озвученная Зараной, или вообще среди десятка других наложниц выглядела для него совершенно ошеломляющей. Он сам о таком даже не подумал.
Чтобы справится со свои чувствами, тем же вечером Леха приказал слугам немедленно устроить себе ужин в дальней юрте и напился со своим сотником и бойцами, закатив грандиозный пир по случаю рождения сына. Даже выдал каждому по несколько золотых монет, отобранных у бастарнов.
На том пиру бравый адмирал выпил подряд несколько кувшинов отличного вина, совершенно захмелев. Надо было как-то снимать стресс. Слишком давно он носил в себе это, а тут, на тебе, такой поворот.
«Впрочем, — размышлял вечером сильно выпивший Леха сидя почти в обнимку с Уркуном у тлевшего в юрте очага, — если Зарана и согласится на такой вариант, то уж Исилея точно соперниц не потерпит. Еще зарубит мою наложницу, оставив сына без матери. Нет уж, пусть они порознь поживут, жизнь покажет. Да и никто меня пока в Ерект не зовет. Нечего мне там делать. Что я, сармат что ли, бабам подчиняться?»
— Да ты что, Ал-лэк-сей, какой же ты сармат. Ты скиф! — услышал он удивленный возглас Уркуна.
Оказалось, что совершенно пьяный адмирал последние слова произнес вслух, немного встревожив своего сотника неожиданным заявлением. «А ведь я даже не скиф, — еще больше распалился Леха, еле сдерживаясь, чтобы не озвучить и эту мысль, — я русский, брат. Русский».
От нахлынувших мыслей ему вдруг сделалось невыносимо грустно. Он залпом выпил еще один кувшин и, выпроводив всех из юрты, заснул мертвым сном, забывшись, наконец под утро.
А проснувшись, поспешил отбыть обратно в «действующую армию». Поцеловал тихую Зарану и спящего сына, сел на коня и ускакал, бросив на последок:
— Не бойся. Я тебя не брошу.
В нем все еще бурлило, хотя главный страх прошел. Теперь он чувствовал себя намного свободнее, но все же хотел быстрее забыться в пылу схватки с врагами. Отвлечься от семейных проблем на настоящее мужское дело. А лучше войны ничего было не придумать.
Миновав Ольвию, он прибыл обратно в Тиру, которая теперь считалась главной базой скифов для предстоящего наступления на юг. Здесь теперь находились оба греческих инженера Гилисподис и Калпакидис и стоял почти весь ударный флот. Едва миновав охранение лагеря, Леха сразу явился на прием к царю, ожидая застать того в окружении амазонок и гонцов Арчоя. Тем более что у самого лагеря ему попалось несколько отрядов воительниц и кое-кто из скифов, знакомых по сражениями в землях бастарнов.
Но кровный брат застал царя в совершенном одиночестве. Совет уже закончился. Иллур, однако, пребывал в великолепном расположении духа. Он мерил шагами юрту, радостно потирая ладони и поглаживая бороду. В общем, вел себя так, словно отпали последние сомнения, и он мог приступить к давно задуманному делу. А главным делом Иллура была война.
— Я смотрю, совет прошел удачно, — заметил Леха, оказавшись в юрте и пару секунд понаблюдав за перемещениями кровного брата.
— Да, я доволен, — кивнул Иллур и наконец сел к низкому столику, на котором по обыкновению виднелись фрукты и вино, — угощайся, Ал-лэк-сей, выпей вина с дороги.
— Не откажусь, — кивнул Леха, усаживаясь рядом на ковер. Взял чашу с красным вином. Отпил глоток, посмаковав терпкий вкус. Вино было отменное.
— Ну как съездил, — вдруг спросил Иллур, словно ничего более важно сейчас не существовало, — видел сына?
— Видел, — подтвердил Леха, — весь в меня.
— Молодец, — похвалил Иллур, — на одного скифа стало больше. Сын — это награда богов. Это будущий воин, который продолжит наше дело.
— Но ведь он рабыней рожден, — осторожно напомнил Леха, — разве он будет считаться свободным? И моим законным наследником?
— Будет, — подтвердил Иллур, — сын моего кровного брата, кем бы он ни был рожден, будет свободным. Если ты, конечно, сам не пожелаешь иначе.
— Не пожелаю, — быстро ответил Леха.
— Значит, так тому и быть, — подвел черту Иллур.
Отпив вина, он помолчал. Со стороны казалось, что этот бородатый скиф смакует вино, но Леха ясно видел, что не от вина получает наслаждение сейчас царь, а от того, что готовится сказать своему кровному брату.
— Мы начинаем новый поход, — проговорил наконец Иллур, подняв на сидевшего напротив морпеха грозно сверкнувшие глаза, — через два дня армия уйдет из-под Тиры и вторгнется в земли гетов. Я узнал все, что хотел.
— Отлично, — согласился Леха, хлопнув себя по коленям, — начнется настоящее дело. А то я уже заскучал. Что прикажешь?
— Мы переправимся через Пирет и основой удар нанесем в сердце гетам, — продолжал излагать свою мысль царь, — большое войско в степи поведу я сам. Орития и Арчой обойдут горы и ударят в тыл гетам.
— А как же побережье? — не выдержал Леха, — оно, что, за гетами пока останется? Мне-то чем тогда заняться?
— Не беспокойся и для тебя найдется дело, — осадил его кровный брат. — Вдоль побережья ударит Аргим с двадцатью тысячами воинов. Он будет наступать до самых земель Палоксая и приведет его к покорности.
Иллур плотоядно ухмыльнулся.
— Если глупый Палоксай не хотел сам встать на нашу сторону, а предпочел мне греков, то царство его будет сожжено. На этой земле будет только одна Великая Скифия.
— Хорошая мысль, — кивнул Леха и, вспомнив о предателе Иседоне, быстро пришел в ярость, — позволь мне, когда мы захватим его царство, лично казнить старейшину Иседона? У меня с ним счеты, ты же знаешь.
— Посмотрим, — поговорил царь скифов, слегка нахмурившись и поставив на столик пустую золоченую чашу, — предателей мы, конечно, казним, чтобы дать урок другим. Но если нам удастся захватить Палоксая, то я сам с удовольствием посмотрю на его смерть. А Иседон… ладно, дарю тебе его жизнь.