Прыжок в пустоту
Шрифт:
Телефон завибрировал, на экране отобразилось имя «Облакова». Я поднял трубку.
– Мой лучший мужчина, вы едете уже? – спросила она заигрывающе.
– Нет, я сегодня буду работать допоздна, – стоял на выбранной сегодня днем позиции.
– Ну хорошо. Просто мы вчера как-то странно закончили, хотелось бы объясниться. Но по телефону это делать… сам понимаешь.
– Понимаю.
– Ты там смотри по себе, конечно, но я сижу на балконе и жду тебя. Получится – приезжай, не получится – тогда в следующий раз. Но я очень соскучилась по тебе.
– Хорошо, я как раз подъезжаю к пассажиру. Если что, на связи.
Я отключил
Но если абстрагироваться от цен, нам и правда стоило бы объясниться. Иначе в чем состоит приоритет? В работе? В деньгах? Или все-таки в гармоничных отношениях. Тем более она сама дала понять, что осознала свою неправоту. Возможно, когда я буду рядом, она более развернуто все объяснит и тогда станет понятно, в чем мы друг друга не поняли. Ведь все всегда нужно решать диалогом, а вот эти игнорирования друг друга и смена акцентов с отношений на работу слишком категоричны. Во всяком случае можно это как-то совместить. Выходить, предположим, в семь утра и работать до семи вечера, через день по вечерам видеться с Даниилом, а оставшиеся вечера – с Ксюшей. Просто нужно собраться и включить самоорганизацию.
«Еду» – отправил СМС, сошел с линии и направился к Ксюше.
Глава 7. Ближе-дальше
Если мужчине не нравится то, что делает женщина, – нужно сказать об этом один раз и при необходимости повторить свою позицию второй. Не увидел результат? Зеркаль.
Совет на злобу дня
Я абсолютно ничего не смог изменить, да, наверное, и не хотел. Прошло еще два месяца. Два месяца вина по вечерам, скомканной работы в перерывах между утренними заездами к Ксюше с цветком и сладким, обедом в ТЦ и редкими посещениями сына. Тогда я еще его посещал. За это время многое произошло. Я разорвал любые контакты с отцом и Ермоловой, остановив свой выбор на ростовской Ксюше и полностью сконцентрировавшись на отношениях с ней. Я зарабатывал меньше, чем тратил, и мне едва хватало на покрытие алиментов. Но я не переживал на этот счет: у меня были кредитки, а в городе – другие банки, способные дать мне еще не одну кредитку.
Полтора месяца назад мне позвонил отец и настаивал на моем возвращении в семью:
– Не занимайся ерундой, возвращайся в семью, пока не поздно, – сказал он.
Он говорил со мной таким тоном, что я сам начинал верить в собственную никчемность мысли. Но так как с ним это не первый раз и не последний, я старался попросту не обращать внимание, Получалось плохо.
– Вы можете меня услышать или нет? Я так жить не хочу, сейчас мне хорошо – так пусть и остается все. Мы разные с ней люди.
– А как же твои принципы? – усмехнулся он. – Ты же был весь такой правильный, когда меня упрекал, что я не приходил. Двойные стандарты?
– Так я же не собираюсь сына своего оставлять. Я буду с ним видеться, а когда он подрастет, я его буду забирать к себе на сутки-двое.
– А знаешь, почему я не приходил? – спросил он.
– Потому что тебе было все равно, – ответил ему.
– Потому что я не хотел отношения к себе как к кошельку, а не как к отцу. Чтобы
– Хороший повод оставить ребенка без отца. Это аргумент, ничего не добавлю.
– Так вот тебя Даниил будет воспринимать так же: «Смотрите, кошелек пришел!» Остановись, пока не поздно, не рушь семью. У тебя машина, жена, ребенок, квартира с хорошим ремонтом в центре. Чего тебе не хватает?
– Мне не хватает самого себя. Я себя потерял в этом всем. Решение принято.
А что касается того, что сын останется без отца, – так в кого-то же я должен был пойти. Считай, у тебя перенял, – я намеренно задевал отца, держа до сих пор обиду на то, что он исчез из моей жизни.
– Ну-ну, посмотрим, как дальше все обернется. Весь в свою мамашу, – сказал он, отреагировав на мой укол.
– Тогда будем смотреть, – злобно бросил в ответ. – А пока – до скорого.
Завершив звонок, я откинул свое сиденье и уставился в потолок.
В шестнадцать лет я догадывался, что со здоровьем у мамы что-то не так, но не мог понять, что именно. Я подходил к ней каждый день и интересовался здоровьем, на что она улыбаясь отвечала: «Все хорошо. Почему ты постоянно спрашиваешь?»
В семнадцать лет я был уже уверен, что все идет не очень хорошо. У мамы пожелтели глазные белки и тон кожи стал желтоватый. Я перед сном молился в темноте, чтобы с ней все было хорошо. Каждый день я молился без исключения. Я это перенял у мамы: она молилась по утрам. У нее были распечатаны разные молитвы – на удачный день, на здоровье и на что-то еще. И она их читала каждое утро без исключения.
В один из дней, помолившись, я лег спать, и меня разбудил громкий топот, приближающийся к моей комнате. Вероника, моя сестра, открыла дверь и что-то сказала. Что именно она сказала – я не слышал, потому что уже все понимал и буквально за секунды примчался к маме. Мама лежала на кровати. Мама умерла. Отчим плакал и звонил в скорую, Вероника с Надей, второй моей троюродной сестрой, закрыли рты руками и молча наблюдали из другого конца комнаты.
Я в слезах кричал маме, чтобы она проснулась, но она не просыпалась. Вспомнив про искусственное дыхание и массаж сердца, рассказанный нам на уроке ОБЖ, я принялся делать их. Но ничего не помогало. Я верил, что это не конец. Это не может быть концом, ведь все всегда решается! Все везде заканчивается хорошо! Везде есть выход и какое-то чудесное спасение! Но не было ни выхода, ни спасения: мама с закрытыми глазами лежала на кровати, отчим в слезах пытался достучаться до Скорой, чтобы они помогли, не оставляли умирать мою мамочку, чтобы они приехали скорее и, как в фильмах с хорошим концом, спасли ее.
Но Скорая не приедет в ближайший час, а бездыханная мама так и останется лежать до утра.
Я старался не плакать, ведь кто-то должен внушать уверенность сестрам. Отчим на это был неспособен, последние годы он только лишь и делал, что пил и смотрел телевизор, в то время как мама работала и приносила домой деньги.
Врачи зашли в дом не разуваясь и раздраженно стали интересоваться, пила она или нет, может быть, употребляла что-то.
Я был в ярости, и меня начинало накрывать. Я ненавидел этих мразей, которые надменно общаются с нами в этот момент, с презрением спрашивают, наркоманка моя мамочка или нет. Но я держался и не подавал виду.