Псевдобомбист, лысая Люстра и небесный Царьград
Шрифт:
– И я же в ту самую сторону тебя склоняю, – кивнул верлиокий попутчик. – Слишком быстро всё угрожает осложниться, тут самоглавное – не потерять времени. Недаром говорят об сапёрах, что они ошибаются единоразово, дальнейших возможностей им никто не предоставляет. Вот и у нас нет права на ошибочность: или пан, или пропал. Страхов много, а жизнь одна, потому сейчас же открывай окно, выбросим эту чёртову кладь от греха подальше: если снаружи рванёт, то хоть не нам достанется катавасия, а задним вагонам.
У здравомыслия столь мало настоящих приверженцев, что они давно утонули бы в общей массе человечества, если б не инстинкт самосохранения –
***
– Фу-у-ух, – удовлетворённо выдохнул пенсионер, проводив взглядом вылетевшую в окно подозрительную сумку. И, с победным видом сдвинув на затылок фуражку, добавил весомым голосом:
– Отак-то лучше. Можно считать, все мы заново на свет народились, обделамшись мягким испугом. Добро – везде свой глаз да чуйка: если чуть что не так, то мы сразу и того… Как говорится, кто сам себя стережёт, того и бог бережёт. А то развелось человеческой срани, которая ни своей, ни чужой жизни не ценит и сумки со взывчаткой оставляет где ни попадя ради лишнего шума в печатных органах.
Верлиокий пенсионер полагал себя терминальным человеком, после которого уже ничего хорошего не останется, однако не считал необходимым заботиться о ком-либо постороннем (не видел смысла, ибо людей на свете через край много, и даже если бы львиная доля народонаселения вдруг бесследно испарилась с лица планеты, всё равно рядом кто-нибудь да остался бы). Заботиться о собственной персоне – вот единственное, что составляло для него краеугольное зерно существования. Исключительно из-за этого он и поторопился удалить из вагона злополучную сумку.
Правда, никакого взрыва не произошло, когда сомнительный багаж вылетел из окна, несколько раз перекрутился в воздухе между небом и землёй, а затем упал в подступавшую к железнодорожной насыпи полусухую от жары траву, благополучно подтвердив закон всемирного тяготения. Но данный факт уже не имел значения для четверых пассажиров, продолжавших мчаться своей дорогой в соответствии с купленными билетами. Главное, что все они вздохнули с облегчением и готовностью к дальнейшей жизни без малейших опасений, не говоря уже об угрызениях совести.
Словно отвечая общему настроению, из соседнего купе донеслись звуки новой песни – на сей раз это была группа «Любэ»:
Звенели колёса, летели вагоны,
Гармошечка пела «Вперёд!»
Шутили студенты, скучали погоны,
Дремал разночинный народ.
Я думал о многом, я думал о разном,
Смоля папироской во мгле.
Я ехал в вагоне по самой прекрасной,
По самой прекрасной земле…
– В самом деле, теперь можно и покурить в безопасности, – сказав так, верлиокий пенсионер залихватски сдвинул фуражку на затылок и принялся обхлопывать свои карманы в поисках пачки сигарет. Но скоро вспомнил:
– Тьфу, едрит-раскудрит, я же бросил!
И расстроился.
А все остальные стали над ним смеяться.
***
Так случай определил командировочному остаться без сумки, в которой кроме смены белья, электробритвы, провизии и немалой суммы денег, находился старенький, но вполне исправный будильник ереванского часового завода «Наири», тиканье которого почудилось случайным попутчикам столь угрожающим и требующим неотложных действий. Впрочем, это ещё не худший вариант. Поскольку трудно даже представить, что могло случиться, если б злосчастный часовой механизм вдруг зазвенел: тогда, пожалуй, за окном оказалась бы не сумка, а перепуганные насмерть пассажиры.
Как бы то ни было, вернувшемуся из тамбура гражданину Бесфамильному оказалось бесполезно выяснять, что происходит, и возмущаться, вспоминая разные бичующие слова, поскольку ему, не вдаваясь в детали, незамедлительно надавали по морде. Хотели сгоряча даже выбросить крикливого несчастливца в окно следом за багажной принадлежностью, однако он, растопырившись руками и ногами во все четыре стороны, сумел дождаться проводника. Которому затем и охарактеризовал ситуацию насчёт своей дорожной сумки, будильника и этих сволочей, которые всё неправильно поняли и слишком много на себя берут. Проводник воспринял сбивчивые фразеологизмы командировочного без тени доброжелательности, однако драку пресёк. После этого выражением лица показал, что снимает с себя всякую ответственность – и не замедлил удалиться, бросив через плечо напоследок:
– Чем устраивать вражду в вагоне, лучше б вы шпарили пешим ходом друг за дружкой впереди поезда: авось тогда дурь из мозгов ветром выдуло бы.
На том и завершилось происшествие. Хотя ясности в мыслях от этого не прибавилось ни у командировочного, ни у его полунечаянных обидчиков, ни даже у широкоформатного проводника. Который после описанного инцидента отправился выпить срочный стакан чая, двенадцатый за текущую смену, ибо его мучило жестокое похмелье после вчерашнего самогона сомнительного качества на поминках у соседского тестя. «Пьющий горстью жажду не утолит, – вяло похлюпывало в его умственных пустотах. – Эх, сейчас бы улечься на берегу реки, прямо харей в воду – и хлобыстать вволю, хлобыстать во всю ивановскую, перетягивать прямо в себя водяное течение, хоть бы и вместе с рыбами и раками, и ряской, и корчажинами, хрен с ними…»
Проводник шагал по вагону на широко расставленных, как у матроса, ногах, с красным от нетерпения лицом, и крепко сжимал кулаки. Ему хотелось кого-нибудь ударить или на худой конец обругать от души, без скидок на время и место. Но ронять себя на службе не полагалось, и он крепился изо всех сил.
***
Подавляющему большинству людей было бы достаточно, если б около них всё улыбалось и не мешало им довольствоваться жизнью. Однако, во-первых, в реальном приближении улыбок не возникло, а во-вторых, довольствоваться оказалось непонятно чем; правда, сумбур в плацкартном вагоне скоро утратил свои гипертрофированные знаки, сделавшись достоянием прошлого – остался он лишь в голове у гражданина Бесфамильного.