Псевдобомбист, лысая Люстра и небесный Царьград
Шрифт:
Во вздорах и раздорах пути не бывает. А у него в сознании раздор фактически только начинал раскручиваться, не предвещая ничего хорошего.
Вероятно, на свете существуют люди, умеющие с юмором или хотя бы без лишнего драматизма воспринимать обрушивающиеся на них тяжеловесные затрещины судьбы; но командировочный на подобное не был способен, оттого сильно расстроился. Точнее просто охренел. Он так и сказал себе внутренним голосом: «Ну надо же, какая пакость может приключиться на голом месте, я просто охреневаю! И всё из-за нелепого заблуждения какой-то случайной шелупони, сброда, попутного человеческого мусора, на который, похоже, не распространяются законы вменяемого социума! Разве я могу считать таких людей удобоваримыми? Да мне даже находиться рядом с ними противно, не говоря уже о совместном передвижении куда бы то ни было!». Сердце бесновалось в груди Бесфамильного, точно провалившееся
Произошло недоступное его пониманию. Неслыханное, немыслимое и несусветное – такое, о чём он даже думать был не готов. Как исправить положение, гражданин Бесфамильный не представлял. И как не выйти за пределы благоразумия – тоже. Во всяком случае, без вещей и сопроводительных документов ехать в командировку уже не имело смысла. Потому он быстро позабыл прежние помышления и, повинуясь импульсу момента, сошёл с поезда там, где ещё несколько минут назад сходить не собирался.
Да, именно таким образом для него всё и началось. Утомлённый скандалом, с заплывшими от синяков глазами и повреждённой челюстью, бывший командировочный покинул поезд. Когда шагал к тамбуру, ему в спину звучал унылый шлягер группы «Би-2»:
Большие города,
Пустые поезда,
Ни берега, ни дна,
Всё начинать сначала…
Он покинул поезд и очутился на перроне вокзала Краснодар-1. Разумеется, там никто не собирался встречать его хлебом-солью, приветственными возгласами и шумными рукоплесканиями. Да он ни на что подобное и не рассчитывал.
***
Гражданин Бесфамильный был полон противоречий и не видел перед собой никаких возможностей; в голове у него царил кавардак, и голосу рассудка не удавалось возобладать над хаотическими душевными порывами. Формы окружающего пространства, его сгущённые и тем более разрежённые участки представлялись туманными, обезличенными и пугающими; мир для бывшего командировочного сделался до невыносимости отвратительным, причём отвращение не переставало расти и вскоре стало столь толстым, что в одиночку не обхватить руками.
Человек обычно всякую вину ищет вовне, а она, как правило, коренится в нём самом, Бесфамильный сознавал это. И честно старался отыскать: и внутри себя, и вовне, и снова внутри, а потом – опять-таки вовне, поскольку оставаться в неведении никто не любит. Он искал и не находил, раз за разом приходя к выводу, что его вины в возмутительном инциденте не было. Ни капли.
Бывший командировочный шагал по перрону вдоль железнодорожного состава, искоса поглядывая то на отъезжающе-приезжающий человеческий фактор, то на румяноликое предвечернее солнце, то на маловыразительный мусор под ногами, и не мог вообразить действий и поступков, которые возымели бы решающее значение для дальнейшего выравнивания ситуации, и не оставлял усилий, пытаясь прийти к согласию с самим собой.
– Отчего всё было хорошо, а потом вдруг стало плохо, и разве это справедливо, если самоуправные личности толпой набрасываются на незащищённого человека и подвергают его испытаниям, пусть бы он даже и преступил грань дозволенного, хотя на самом деле у меня-то и в мыслях не было ничего преступать? – спросил он себя внутренним голосом (внезапно вдруг представив, как замечательно было бы сейчас сесть на другой поезд и доехать зайцем до ближайшей сельской местности, а там, добежав до первой попавшейся скирды соломы, зарыться в неё с головой, схорониться в её душистой темноте до завтра, а ещё лучше до того времени, когда всё снова станет хорошо и безопасно). И, с трудом сглотнув слюну, сделавшуюся отчего-то приторной, не смог удержаться от дальнейших недоумений – на сей раз вслух:
– Заподозрить можно в чём угодно и правого и виноватого, но в этом нет конструктива, неужели подобные вещи не укладываются у людей в понимании? Отчего я вынужден терпеть такое положение, когда кругом одни озверелые дикари, сплошная агрессивная масса? С какой стати мне краснеть за незнакомых попутчиков и жестоко взыскиваться ни за что ни про что? Нет, в самом деле, я ведь не собирался даже малыми краями сознания засовываться в то, что меня не касается, тем более в экстремальные происшествия, откуда же столько дряни и гадости среди моей повседневности? Разве вместо них не могло возникнуть каких-нибудь ничтожных неприятностей, таких, чтобы я оказался способным перенести без отмирания нервных клеток? Противостоять можно только тому, что ощущаешь или хотя бы предвидишь, но как уберечься от всего остального? Над каждым хоть раз да встряхивался несчастный случай, но почему я не умею заранее почувствовать или хотя бы смутно представить, откуда на мою голову должна свалиться подлость? Неужели мой удел заключается в том, чтобы дрожать и млеть перед неотвратимостью без малейшей возможности выразить свободу воли? А если он таков, мой удел, то кто же я тогда – человек или кусок безвольной плоти для битья? Или вообще пустяковое измышление болезненного разума?
Несколько раз он останавливался, чтобы набрать в грудь воздуха, а затем давал волю дальнейшим недоумениям. Которые лились и лились, принимая всё новые направления:
– А может, мнящийся мне мир искажён до неузнаваемой крайности моим собственным сознанием, и его реальный облик далёк от этого чудовищного гротеска? Или я просто чересчур неправильный? Но тогда, может, не только я, но и всё человечество – это ошибка, допущенная слепым случаем в процессе развития своих материальных выражений? Охо-хо, откуда взять силы, чтобы оставаться спокойным и независимым при любых условиях? Чтобы сохранить независимость и физическую неприкосновенность? И существует ли на свете хоть одна живая душа, которая способна протянуть мне руку доверия среди несоразмерных событий? Или безобычному человеку совершенно невозможно сладить с другими людьми в щекотливых ситуациях, и он должен уступить неблагоприятной воле провидения? Покорно склонить голову перед лавиной злого бреда? А вдруг это всего лишь прихоть случая – откуда мне знать? И зачем вообще мне знать что-либо об этом, если я не желаю? Не-е-ет, не всё то есть, что видимо и ощущаемо! Но если я в действительности имею место, тогда отчего всё происходит так, будто моё значение близко к нулю или даже к отрицательным величинам? А если я ничего не значу в положительном смысле, кто же тогда вообще что-нибудь значит? Охо-хо, и зачем тогда мне должны быть нужны все остальные? Все, кроме меня самого?
Бесфамильный двигался по перрону с блуждающим взором, задавая себе упомянутые вопросы и тотчас по мере возможности пытаясь ответить на них, но это его не удовлетворяло. Ежесекундно изменяя положение своего тела, он менял расположение вселенной и всю совокупность её светил и гравитационных потенциалов вокруг себя, однако ни в малой мере не удалялся от средоточия недоумения, коим являлось его сознание. Бывшего командировочного словно волшебным мановением перенесли из цивилизованного пространства на территорию дикого фронтира, где царят полузвериные взгляды со всеми вытекающими из них слабонравственными действиями окружающих персонажей. И он продолжал шагать, едва не спотыкаясь о собственное озлобление, и всё в его сознании то распадалось на куски, то сплеталось в душный слаборазборчивый клубок; а роняемые им слова отбрасывали длинные тени, которые жили недолго, ибо, едва успев возникнуть, принимались мельтешить, бесноваться и пожирать друг дружку.
Иногда жизнь требует жертв. Да, требует. Но почему именно от него?
С ним поступили подло, беззастенчиво, несправедливо – и, как теперь было ясно, никому за это не грозила расплата. Параллельная правда насущного обстояния дел заключалась в том, что податься ему было некуда. Однако он о подобных вещах не думал (странные игры в ходу у человеческого рассудка, который подчас готов занимать себя чем угодно, любой ерундой, от полуслучайных воспоминаний до разномастных фантазий и блажных выкрутасов мимоходного уровня, лишь бы не сосредотачиваться на самом болезненном и неразрешимом). Загогулистые сопряжения мыслей текли, сплетались, коломутили пространство его умозрения и не оставляли надежды на определённость.
Гражданин Бесфамильный не знал ещё, да и не мог знать, куда это его заведёт. Он не отдавал себе отчёта в том, что утратил способность трезво анализировать события, и двигался навстречу своей труднопредсказуемой судьбе, полагая, будто, наоборот, убегает от неё.
Его ощущения были как в замороченном сне, когда поле смыслов сужается, и всё происходит неправильно, не так, как должно происходить, и не получается пробудиться. Или как если бы он угодил в эпицентр буйного и непередаваемо глупого фарса, написанного враждебной рукой с целью извести его, изничтожить, вывернуть наизнанку и разорвать на клочки. Неудивительно, что самосознание бывшего командировочного колыхалось в такт шагам и перепрыгивало с пятого на десятое, не останавливаясь надолго ни на чём конкретном и не давая пищи для сколько-нибудь последовательных побуждений.