Пшада
Шрифт:
– Что-нибудь еще надо?
– тихо спросила женщина, глядя на него своими лучистыми не по возрасту глазами.
– Я из Чегема. Я сын Ефрема, - сказал он ей.
– Ты сын Ефрема?
– переспросила она и теперь залучилась не только глазами, но и всем лицом.
– Да, - сказал он.
И вдруг эта тихая, покорная женщина гневно преобразилась. Она заговорила с мужем на армянском языке, язвительно укоряя его тем, что тут стоит несчастный сын Ефрема, а он черт его знает чем занимается весь день. И опять все остальные игроки с величайшим удивлением посмотрели
– Ты сын Ефрема?!
– по-русски закричал хозяин и уставился на него своими сверкающими глазищами.
– Да, - сказал он, даже как бы пытаясь пригасить взрывной возглас хозяина.
Хозяин, с размаху хлопнув крышкой игральной доски, закрыл ее. Он яростно обратился ко всем остальным игрокам на армянском языке. Он обратился к ним так, как будто давно просил их покончить с игрой и убраться отсюда, а они никак не убирались. И вот терпение его лопнуло. Никаких возражений он не слушал, небрежно расшвыривая деньги играющим, и, покрывая недовольный гвалт, кричал и показывал на двери. Наконец они все ушли, как бы пораженные фантастическим обстоятельством, которое могло оказаться интереснее игры в нарды.
Хозяин подошел к нему и, сверкая на него глазищами из-под черных мохнатых бровей, спросил:
– Так ты сын Ефрема?
– Да, - повторил он.
– А как зовут его жену?
– вдруг спросил хозяин.
– Маму?
– растерялся он.
– Шазина.
– Правильно! А ты помнишь, где мой дом стоял?
– Конечно, - сказал он.
– Если от моего дома, - сердито закричал хозяин и резанул ладонью воздух, - прямо вниз смотреть, кто там живет?
– Охотник Тендел.
– Правильно!
– заревел хозяин.
– Дай я тебя расцелую, мой мальчик! Сколько времени прошло!
– Он облапил его и смачно поцеловал в губы. Вдруг оттолкнул, продолжая придерживать за плечи: - А как ты попал сюда?
– Бежал из плена.
– Молодец!
– закричал хозяин.
– Будешь жить у меня до прихода наших! Ничего не бойся - здесь все свои! В нарды играешь?
– неожиданно спросил он, видимо, почувствовав свой неутоленный азарт.
– Да, - сказал Алексей.
– А деньги есть?
– Есть тридцатка!
– Садись, сыграем!
– сказал Ашот, усаживаясь сам и усаживая его, - положи деньги сюда!
Алексей достал Машину тридцатку и выложил ее на столик.
Хозяин тоже выложил тридцатку на столик. С грохотом распахнул игральную доску и стал раскладывать фишки.
Он тоже разложил фишки по местам.
– Деньги мне не нужны, - пояснил хозяин, - но без денег неинтересно играть.
С этим он бросил кости. Хозяин, конечно, играл намного лучше, и, выиграв у гостя тридцатку, он его окончательно усыновил.
Так он стал жить в доме дяди Ашота. Вскоре он познакомился с местными людьми. Некоторые из них были связаны с партизанами. И он принимал участие в нескольких партизанских вылазках, которые проводили далеко от этого села. И он нередко удивлял своих товарищей хладнокровием, храбростью и находчивостью.
– Что
Дяде Ашоту, чтобы не волновать его, он ничего не говорил о своих связях с партизанами. Но тот, конечно, сам догадался. После первой операции, когда он отсутствовал несколько дней, дядя Ашот встретил его с мрачной укоризной.
– Я обещал сохранить тебя для отца, - прогудел он ему сердито, - а ты чем занимаешься?
– Да нет, дядя Ашот, - улыбнулся он ему, - мы просто загуляли с ребятами.
Хозяин махнул рукой и больше ни о чем его не спрашивал.
Через два месяца наши взяли Майкоп, он влился в армию, до самого конца войны был на фронте и быстро продвигался по службе. Но еще в Майкопе его сразу вызвали в особый отдел.
В кабинете сидел майор. Он поздоровался с ним и показал на стул.
– Мы знаем, что вы хорошо партизанили в этом районе, - сказал он ему, здесь оставались наши люди. Но как вы сюда попали? Расскажите, только всю правду.
И он ему все рассказал, как было. Майор выслушал его с сумрачным вниманием.
– Вот вы говорили, что, когда вас везли на лошади, - после окончания рассказа спросил майор, - вы слышали кавказскую речь проводников. А на каком именно языке они говорили?
– Не знаю, - сказал он.
– Но вы же сам кавказец, - настаивал майор и вдруг язвительно добавил: Что, своих прикрываете?
Волна бешенства подхватила его. Он вскочил. Но и сквозь багровое пламя ярости он все-таки помнил нешуточность учреждения, в котором находился.
Майор на миг растерялся и, в свою очередь, почувствовал нешуточные возможности такой ярости даже в этом нешуточном учреждении.
– Не горячись, сядь, сядь, - сказал он и уже примирительно: - Вот сумасшедший фронтовик...
И он сел.
– Я могу различить те языки, которые я слышал с детства, - сказал он, - а северокавказские языки я никогда не слышал и не могу различить. Да и какая разница? Предательство от нации не зависит.
Майор успокоился.
– Нам лучше знать, от чего это зависит, - уточнил он, - ничего, доберемся и до них. Но чем вы докажете, что вы бежали из концлагеря?
– Если эти места уже освобождены, - сказал он, сдерживая раздражение, пусть ваш человек сунет руку в дерьмо, там, где канализация выходит из лагеря, и он увидит, что средняя проволока оборвана. Может и поднырнуть для проверки...
– Ладно-ладно, - остановил его майор.
– Да и пленные красноармейцы, если лагерь освобожден, - продолжал он, могут вспомнить меня...
– С пленными красноармейцами еще разбираться и разбираться, - сказал майор многозначительно.
– Вы свободны. Идите.
Он все рассказал майору, но, даже не задумываясь, каким-то инстинктом самосохранения пропустил историю с немецким офицером-абхазцем. Позже, уже после войны, вспоминая встречу с майором, он удивлялся своей не обдуманной заранее прозорливости. Эта история могла сломать ему всю карьеру. Тут были возможны два варианта обвинения.