Псих

Он шел по городу легко, не оглядываясь, не оборачиваясь, не реагируя на такие досадные мелочи, как вынужденные тормозить, чтобы не снести его с проезжей части автомобили, или в ужасе разбегающиеся люди. Он не замечал никого и ничего. Его же видели издалека. Светящиеся яркие желто-зеленые глаза недвусмысленно намекали, что этот внешне неприметный парень не так давно принял дозу Хермара. И теперь это уже не человек — машина для убийства, робот, орудие нацеленное на цель, и идущее к ней легко и уверенно, не замечая препятствий.

Через несколько минут на пути одержимого Хермаром сформировался полицейский заслон, улицы обезлюдели, на окнах ближайших домов стремительно задергивались

стальные заслоны. Люди хотели жить. Полицейские остановить одного из фанатиков Херма. Психу было плевать на все.

Загляни кто в мысли этого парня, он бы сильно удивился — у человека со светящимися глазами были мысли. Не цель, не задание, которое он шел исполнять, а мысли. Две. Первая о том, как прекрасен город, и вторая — о ней. О ней, о ней, и снова о ней.

Он помнил так мало — только взгляд. Испуганный взгляд огромных широко распахнутых от ужаса глаз, в которых утонул, в которые ухнул с головой, словно провалился в ледяную прорубь. Глаза, глядя в которые, внезапно осознал, что он человек.

Он мало что помнил после. Сорванное задание, разъяренный жирный до отвращения вечно потеющий Херм от которого воняло, неизменно воняло, и удар за ударом, которыми его пытались убить. Убить… по губам Психа скользнула странная усмешка. Убить того, кто четыре года получал ежедневные дозы хермара было сложно. Он даже не почувствовал боли. Он не почувствовал ничего и когда ломал охранников, жестоко, по частям рвал на части самого Херма, уничтожая практически собственного создателя, и отмечая краем осознания два момента — Херм вонял, как и всегда, и Херм стал еще более жирным чем тогда, в день их первой встречи, когда он, запойный геймер со стажем, зашел в двадцати-четырех часовой магазин, перехватить что-то съестное, кажется впервые за два или три дня. Все что он тогда хотел – жрать. До боли в сведенном животе, до зверского желания вцепиться зубами в любую из закованных в пластик булок, или залежавшуюся на прилавке колбасу. Денег не было, а жизнь не игра, здесь брать то, что требуется для выживания запрещено законом.

Поэтому и согласился тогда взять визитку и пятихатку к ней, от мерзкого даже для его затуманенного игрой сознания человека. Согласился, а после, когда деньги закончились — позвонил по указанному номеру. Предложение звучало неплохо – один маленький укол и ты попадаешь в игру, с заданным параметром неуязвимости. Звучало круто. Напрягало только одно – остальных «неуязвимых» держали в бетонном мешке, не выпуская без надобности. Но деньги давали сразу и он согласился. Укол хермара дал все, что обещали – неуязвимость, силу, и цель. Он выполнил задание легко. Одно, второе, третье… Было неплохо, жратва теперь водилась всегда, деньги… хотя нужда в них давно отпала, и игры, из которых он выныривал лишь с очередной дозой хермара и новым заданием. Жизнь превратилась в что-то бесконечное, что-то в чем от его прежнего сознания оставалась лишь стойкая неприязнь к вони Херма и странная тревога, когда очередной из собратьев по бетонному мешку исчезал и не возвращался.

Жизнь превратилась в калейдоскоп.

Он куда-то шел, паркур стал его вторым способом передвижения после ходьбы, он что-то рушил, и не чувствовал боли, снося стены из стекла, бетона, стали. Он убивал. Лица убитых иной раз были смутно знакомы, кажется, он видел их когда-то… на билбордах с предвыборными лозунгами, или по устаревшему ящику… он не помнил, не хотел вспоминать. Была цель, было задание, он выполнял и возвращался туда, где кормили, где давали доступ в сеть, где теперь была база и только база – он не мог назвать бетонный мешок домом даже в таком состоянии.

День когда все изменилось… был солнечным. Это все что он помнил.

Еще было задание, четкое, условно невыполнимое, но он знал, что справится. Мозг, натренированный тысячами часов военных игр выдавал нужное решение в любых условиях. Мозг любил невыполнимые задания. Псих тоже. И он шел, привычно не замечая никого и ничего, снося препятствия с пути, наслаждаясь собственной силой и неуязвимостью, и готовясь отобрать очередную жизнь.

Он шел. Скользя равнодушным взглядом по витринам, разбегающимся как тараканы людям,

машинам, которые переходил как ступени или отшвыривал с дороги и вдруг остановился.

Не понял.

Не понял, почему вдруг осознал, что сегодня сияет солнце. Ярко, так ярко, что слепит даже его изменившиеся от хермара глаза. Не понял, почему вдруг ощутил дыхание ветра на своем лице, запах едва испеченной сдобы из булочной, аромат свежесваренного кофе и… и то что ему без разницы на все это. У его остановки была другая, совершенно другая причина.

Он повернулся медленно, так медленно, как в фильмах с застывшими кадрами и взгляд безошибочно нашел глаза. Серые, испуганные, широко распахнутые… Она была мелкой. Совсем мелкой, едва до плеча ему. Не накрашена. С небрежно собранными темно-русыми волосами. В дрожащих ладошках судорожно сжатые телефон и смешная сумочка, которую носят только девчонки. Она стояла возле упавшего столика, окруженного оброненными стульями… Видимо застыла от ужаса, а подружки бросили, разумно предпочтя убраться с его глаз подальше… С его затуманенных хермаром глаз. Невольно глянул туда, куда предположительно скрылись «подружки». И в витрине кофейни увидел себя. Кажется, он впервые увидел себя… Волосы, отросшие до плеч, нечесаные, спутанные, всклокоченные. Мышцы на плечах давно порвавшие и майку и даже джинсовку, которую он не снимал уже сколько?!.. Забыл. Кровь. Застывшая пятнами, брызгами, потеками… все, что он мог сказать об этой крови — ему она не принадлежала. И глаза, в которых светилось желание убивать…

Медленно перевел взгляд на девчонку. Испуганная, она дрожала так, что не будь он даже в измененном состоянии — заметил бы. И ее глазищи – огромные, испуганные, застывшие в немом ужасе. И губы, приоткрывшиеся от того же ужаса, что он внушал уже даже самому себе.

Отшатнулся, едва понял, что хочет. Девчонку. Вот эту. Обнять, защитить, чтобы не боялась. И глазищи эти серые, чтобы ужас из них ушел. И помыться, сорвать с себя все эти окровавленные тряпки, что не снимал сколько?! Сколько дней, недель, лет?

И он ушел, потеряв цель. Цель в принципе потеряла смысл. Бродил по городу до рассвета, все пытаясь понять, что за город. Измененные глаза практически не воспринимали информацию состоящую из букв. Только цифры. Взломал дверь в библиотеку, добрался до сети, заставил себя читать. Сначала по буквам, вспоминал алфавит, весь, заново. Вспомнил. Сначала читал по-слогам, потом вернул себе возможность воспринимать написанное. Прошелся по новостям. Последним. Выяснил, что провел у Херма четыре года. ЧЕТЫРЕ ГОДА. Нашел информацию, что от Хермара нет противоядия. Ничего нет. За несколько лет препарат сжирает мозг. А неуязвимость бьет тем же, что в итоге получают профессиональные спортсмены – артритом, артрозом, выходом из строя суставов, и это только верхушка айсберга. А потом удивился. Сильно. Потому что от тумана Хермара не было шанса избавиться. Один укол и личность терялась в золотых парах навсегда. Парни после инъекции были способны убить родных, даже не осознавая этого. Порадовался, что сирота. После накрыло пониманием — он в сознании. Сейчас. Впервые за четыре года. В сознании. Понимает кто он и что он, и появилась цель. Другая. Важная. Нужная. Девчонка. Его девчонка, с огромными серыми испуганными глазами, которые вернули ему его самого.

Поднялся.

Понял то, что раньше не замечал — в здании полно полиции. Его пытались взять. Разодранные сети валялись на книжных стеллажах, чья-то рука все еще судорожно дергаясь, оказалась возле его ноги, в него стреляли… кажется. Ушел тихо, стараясь больше никого не калечить.

Потом туман. Он проваливался в него, и выныривал снова, вспоминая ее, ее глаза, ее взгляд, ее приоткрытые от ужаса губы. Вспоминал и сознание возвращалось. Херма он убивал осознанно. С наслаждением. Его охрану в тумане, но вот Херма долго, разрывая на части его вонючее тело. Потом жалел. Жалел, что так быстро убил. Просматривал списки тех, кого ублюдок угробил за несколько лет существования своей организации, ходил по камерам, где когда-то, он помнил тот день, когда попал сюда, жили парни. Теперь никого. И жалел. Нужно было дольше. Нужно было, чтобы почувствовал. И нужно было уходит.