Психическая атака из будущего. За Колчака и Каппеля!
Шрифт:
Французский «подарок» прошел мимо, так как был одноместным. Но Михаил был искренне рад и английскому «Сопвичу», лишь бы в небе побыть. Вот только долго летать на нем ему не пришлось — тобольское наступление белых войск оказалось злосчастным, и такой же трагической оказалась для его авиаотряда и для него лично борьба с красным аэростатом…
В первых числах октября фронт стабилизировался на Тоболе, у города Кургана — на левом берегу засели красные, а на правом спешно укреплялись малочисленные части белых. Вот тут и появился в небе советский аэростат — толстый баллон с корзиной наблюдателей, из которой позиции колчаковской
Мириться с постоянными обстрелами красных командование не могло, и 10-й авиаотряд получил приказание уничтожить зловредный аэростат. Однако приказать легко, трудно было выполнить. Дело в том, что белые не имели зажигательных пуль, а дырки от простых пуль красные техники заклеивали за несколько минут.
Бомбежки с высоты в 400 метров результата не дали — бомбы метали вручную, и потому попаданий в опущенный на землю аэростат не было. А спуститься ниже было практически невозможно — красные пулеметы ставили перед аэропланами плотный зенитный огонь.
Бесполезность атак стала ясной к 9 октября, когда половина самолетов, изодранных пулями, встала на ремонт. Вот тогда Вощилло и предложил атаковать аэростат в полной темноте, с бреющего полета. Небольшая высота повышала шансы попасть в ненавистную «колбасу» бомбой, а ночное время давало надежду на внезапность налета, который красные зенитчики могли проспать. И ровно в полночь их «Сопвич» поднялся в небо для атаки.
Летчик штабс-капитан Муромцев был опытным пилотом и точно вывел аэроплан на высоте всего двух десятков метров на воздухоплавательную стоянку. Вощилло сразу разглядел светло-желтую «тушу» аэростата и без промедления метнул бомбу.
Взрыв накрыл сам баллон и красноармейцев, которые забегали по стоянке. Муромцев вывел самолет на второй заход, и Михаил вывалил еще одну бомбу из кабины — вспышка пламени от взрыва на мгновение ослепила его. Осмелевший летчик пошел в третью атаку, и Вощилло приготовился сбросить на красных третью бомбу.
Вот только пулеметчики не зря свой хлеб ели — лоб полоснуло чем-то горячим, и тут же боль резанула правую руку. Михаил выронил бомбу, не успев поставить ее на боевой взвод. Бесцельно было надеяться, что она удачно попадет тяжелой гирькой на какую-нибудь комиссарскую голову…
Возвращение Михаил помнил плохо — истекая кровью, он пытался перевязать себя в изрешеченной пулями кабине. И потерял сознание, когда самолет коснулся колесами посадочной полосы.
Очнулся он уже в санитарной теплушке, что везла его с фронта в далекий Иркутск — туда шла поспешная эвакуация. Три недели бесконечной тряски совершенно измотали раненого офицера, и он уже подумывал о худшем, когда поезд, опередив бесконечную цепочку эшелонов, прибыл на конечную станцию. И началось не менее утомительное шестинедельное лечение в военном госпитале.
Грех жаловаться на врачей, он понимал, что они сделали все возможное, но рука еще плохо сгибалась в локте, а лоб был стянут жутким шрамом. Именно последнее ранение донимало штабс-капитана — от полученной контузии сильно болела голова. Но лежать он уже устал и попросил выписать его на долечивание в часть. Доктор с печальными глазами даже не пытался его уговаривать — мест в госпитале катастрофически не хватало, ранеными и больными, в большей массе тифозными, забивались все палаты и коридоры.
В
Но удача не покинула Вощилло — вопрос о службе, довольствии и ночлеге был разрешен в штабе начальника гарнизона, куда ему посоветовал обратиться знающий все окольные ходы и выходы адъютант генерала Сычева, случайно столкнувшийся с ним в окружном здании. Этот поручик и оказал протекцию — и спустя какой-то час радостный донельзя Михаил уже отбыл к новому месту службы. Только вот радовался он преждевременно…
Военный городок находился за Иркутом в получасе неспешной езды от Глазково. Еще получасом дальше были железнодорожные станции Иннокентьевская и Батарейная, забитые под завязку эшелонами беженцев и эвакуированного из Омска имущества. Кроме того, железную дорогу порядком запрудили воинские составы чехословацкого корпуса.
Сам же Заиркутный военный городок оказался скопищем многочисленных бараков и немногочисленных каменных зданий, растянувшихся в глубину от дороги к реке Ангаре.
Но хоть назывался городок военным, служивых там было чуть больше тысячи, две трети которых принадлежали местному батальону, что окарауливал две сотни разбитых по баракам военнопленных — немцев, австрийцев, венгров и, к немалому удивлению Вощилло, экзотических турок. Бывшие враги по недавней войне голодали, они никак не могли вырваться из заснеженной Сибири и добраться до родины. Несчастные были рады любой работе, вот только ее и для местных жителей не было.
По пути Михаил наткнулся на мастеровых Мотовилихинского орудийного завода, которых вместе с заводским оборудованием вывезли сюда из Перми. Рабочие жгли окружающих голодными взглядами, Вощилло не мог им не сочувствовать — власти просто о них забыли. Какая уж тут работа — они были рады куску черствого хлеба.
Лишь к вечеру Вощилло разыскал свою новую часть — бараки 1-го авиационного парка. Тут мыкались более четырех сотен человек — главным образом солдат, но добрую сотню составляли приписанные в обслугу военнопленные и мастеровые для ремонта аэропланов. Но самолет все же был. Один-единственный, и, взглянув на него, Вощилло недоуменно пожал плечами — стоило такую рухлядь везти через всю Сибирь, лучше бы на месте сразу сожгли или красным оставили, пусть те бы помучились от такого трофея.
Однако, к его величайшему изумлению, этот английский двухместный разведчик «Сопвич» мог подняться в воздух, для него хранилась полная, под крышку, бочка бензина, а солдаты даже расчистили лопатами короткую взлетную полосу. Впрочем, Михаил сразу сообразил, что командир просто работой их занял, чтоб от разлагающего безделья солдат отвлечь. А то кто его знает, до чего критика начальства довести может…
В офицерском бараке оказалось четыре десятка душ — одна половина приходилась на офицеров, другая на их семьи или родственников. Хорошо хоть деревянные перегородки были, а то с ума можно было бы сойти от постоянных снований маленьких пострелов, которые и в таком беспросветном существовании занимались своими детскими играми.