Психоанализ и искусство
Шрифт:
Эти слова можно считать иконоборческими, тем более, что они звучат из уст художника, рисовавшего мадонн и святых. Они не менее революционны, чем загадка о «церквях и монастырях: «Много есть таких, которые отказались от трудов и от скучной и бедной жизни, и богато живут в роскошных домах, утверждая, что таким образом они стали угоднее Богу» 81
Антиавторитарная позиция героя, миссия которого состоит в первооткрывательстве, обусловлена архетипически и не является (как это пытается доказать Фрейд) следствием детства Леонардо, история которого с самого начала представлялась неправильно. Фрейд пишет «У большинства человеческих существ (как в первобытные времена, так и сейчас) потребность
Как это часто бывает у Фрейда, суждение, неверное на персоналистическом плане, является верным на плане архетипическом. Герой не знает своего духа-Отца, своей внутренней «духовной» реальности, «ветра, оплодотворяющего богиню. Он «все» воспринимает через мать, которая, будучи «Великой Матерью, содержит в себе также мужские и духовные аспекты Этот комплекс присутствует и у нормально развивающихся детей, по крайней мере, в западном мире Ребенок постепенно освобождается от изначального отношения к уроборической Великой Матери, единый мир которой поначалу разделяется на противоположные миры, в которых доминируют, соответственно, архетипы отца и матери, а потом превращается в патриархальный мир, в котором доминирует архетип отца. Но у «героя» этот комплекс принимает другую форму Отчуждение от своего реального отца и мира, который он представляет, приводит героя к «поискам» своего «истинного отца, духовного авторитета, от которого он, в сущности, и произошел
Но если герои, «сыновья Отца» обретают ощущение единства в схватке с драконом (Я и Отец — едины) то «сыновья Матери, даже если они и обнаруживают связь с духом-Отцом, всегда держат сторону Матери, в образе которой им является высшее божество В этом случае отцовскомужской принцип довольно часто накладывается на материнский принцип или подчиняется ему, что. как правило происходит в матриархальный период
Так, в религиозных ощущениях Леонардо, отцовский духбожество, как только что открытый неизвестный Бог все равно подчинялся Матери-Богине, хотя Леонардо этого и не осознавал Как творец, как великолепный строитель, изобретатель и конструктор, Леонардо молился творящему Богу, и из его бурных эмоций, порожденных знанием природы и ее законов, время от времени, возникало религиозное чувство
«Как восхитительна твоя справедливость, о, Перводвижущий!» — воскликнул он. «Ты сделал так, что любая энергия обрела качества или была допущена к процессам, необходимым для достижения ею своей цели» На этой формулировке еще лежит печать господствовавшей в его время философии Платона. Но по мере того, как его формулировки становились все более тесно связанными с его собственными исследованиями, его образы становились все более насыщенными и более конкретными «Тот, кто не знает математики, пусть не читает основы моей работы» 84 Это изречение можно считать предвосхищением развития естественных наук, но это далеко на самое замечательное предвидение Леонардо. «Природой повелевает необходимость. Необходимость — это тема и изобретатель природы, ее вечная узда и вечный закон85
«Природа этот закон не нарушает»
Связь между духом-Отцом, как законом, как основной идеей или причиной, и Великой Богиней-Природой, есть архетипическое основание всех пантеистических концепций. Мифологический ветер оплодотворяет богиню грифов и порождает в ней движение; он есть духовный закон ее жизнеспособности. В соответствующий период озарения Леонардо заявляет: «Природу сдерживает логическая необходимость влитого в нее закона. 87 В образе «вливания» можно разглядеть
Здесь мы находим странное сходство между Леонардо и Спинозой, во всем остальном людей совершенно разных, Я говорю не только о предвиденном Леонардо «математическом методе, и не только о формуле dues sive nature* (Бог или природа — формула, выражающая отождествление природы с божеством) которая для Спинозы тоже не была материалистической концепцией, а, по большей части, о принципе «любви, рождающейся из знания, который для обоих этих людей был высшей формой самоосуществления человека. Леонардо сказал: «Ибо живопись есть способ научиться познавать создателя всех прекрасных вещей, и она есть способ любить этого великого изобретателя. Ибо истинная любовь рождается из полного знания о вещи, которую любишь; и если ты не знаешь ее, то ты не можешь любить ее сильно или вообще не можешь ее любить.88
И, словно эхо вопросов Спинозы, почти 150 лет спустя:
«Этот вид знания… порождается… непосредственным проникновением самого объекта в понимание. И если этот объект прекрасен и праведен, то душа обязательно соединяется с ним… Отсюда определенно следует, что это как раз тот вид знания, который порождает любовь.89
Это «гностическое» представление о любви, рождающейся из знания90 при содействии духа-Отца контрастирует с бессознательным ощущением своей связи с Великой Матерью, проявившемся в его полных гордой благодарности словах: «Поэтому совершенно естественно, что природа сделала меня бедным»
Его связь с природой — непосредственна и первична, а его любовь к знанию — вторична, точно так же, как для ребенка непосредственна и первична мать и вторичен отец.
Только когда мы поймем эти внутренние ощущения и развитие Леонардо, мы сможем понять, в каком он жил одиночестве. Положение сына-героя, который ощущает себя сыном духа-Отца, неизвестного его современникам — это всегда гностическое «существование в чуждом мире. Но в Леонардо этот однобокий гностический комплекс компенси руется и усложняется приземленностью «сына Матери» и большой жизнеутверждающей силой. Этот основной конфликт объясняет двойственность и противоречивость его бытия. Он, незаконнорожденный, вращался среди знати своего времени: князей, королей и пап и держал себя с ними с одиноким аристократизмом гения, который вызывал почтительное уважение, но никем не был ни понят, ни любим.
Леонардо видел в человеке великое и совершенное произведение природы; на полях нескольких анатомических рисунков и заметок он написал: «И ты, человек, взирающий на чудесные произведения природы, если ты считаешь их уничтожение преступлением, то задумайся, насколько же преступнее отнимать жизнь у человека; и если эта внешняя форма кажется тебе прекрасно сконструированной, то запомни, что она — это ничто в сравнении с живущей в ней душой; воистину, что бы это не было, это есть божественная вещь. дай ей возможность жить, трудиться, получать удовольствие и не дай своему гневу и злобе уничтожить такую жизнь — ибо, воистину, тот, кто не ценит ее, ее не заслуживает.
Но это же самое уважение к человеку наполняет его презрением к толпе, которая не способна на творчество и, стало быть, не создана по образу бога: «Мне кажется, что в отличие от людей, обладающих идеями и острым умом, грубые люди с дурными привычками и слабым разумом заслуживают не этого прекрасного и многофункционального инструмента, а простого мешка для приема и перерабатывания пищи. Ибо, воистину, мне кажется, что они не могут считаться никем иным, кроме как едоками, потому что мне кажется, что они не имеют ничего общего с человеческой расой, за исключением голоса и формы. А во всем остальном они стоят даже ниже животных.