Психология национальной нетерпимости
Шрифт:
Мне думается — хотя я очень хотел бы ошибаться в этом, — что наилучший момент для заключения такого мира упущен. Такой момент был до кельбаджарского наступления армян и, во всяком случае, до гусейновско-алиевского переворота. Разумеется, усталость тогда была меньшей. Но имелся целый ряд других обстоятельств, создававших возможность «настоящего» мира: наличие в Азербайджане президента, пришедшего к власти путем демократических выборов, которого нельзя было упрекнуть, что он — российская марионетка и «продает родину»; успехи азербайджанцев летом 1992 года, когда они «смыли позор» предшествующих поражений, но одновременно успехи отнюдь не достаточные, чтобы можно было надеяться на полномасштабную победу, сочетавшиеся с сильным сопротивлением армян в Карабахе,
Сейчас положение иное. Теперешние власти в Азербайджане — совсем иного рода, чем народнофронтовская власть, и вряд ли они смогут возглавить движение за национальное примирение. Позиции Л. Тер-Петросяна стали слабее. Кроме того, победы армян практически исключили возможность мира, при котором обе стороны «сохраняют лицо». Перспектива мира-перемирия, превращения Закавказья в «Воронью слободку», в которой скандалы будут следовать один за другим, и где относительный порядок будет поддерживаться лишь постоянным присутствием или периодическим появлением не слишком бескорыстного российского милиционера, куда реальнее.
Ситуация в Закавказье сейчас несколько напоминает ситуацию 1920 года, когда было ясно, что мирная независимая жизнь не получилась, были сильная усталость и тайная готовность обменять свободу на какой угодно, пусть даже данный извне, но мир. Мир тогда пришел вместе с Красной Армией. Но это не только был мир, купленный дорогой ценой, но и мир, при котором национальная злоба не была преодолена и изжита, а оказалась лишь загнана в глубины сознания, продолжала там жить и не рассасывалась, а накапливалась, мир, в условиях которого уже была заложена теперешняя карабахская война.
Но полного повторения событий прошлого быть не может. Азербайджан и Армения уже не смогут полностью потерять независимость, а Россия не сможет так же основательно вернуться на Кавказ, как она вернулась в 1920–1921 годах. И так как деваться друг от друга все равно некуда (в отличие от жителей московских коммуналок, у армян и азербайджанцев нет никаких перспектив расселения), процесс переосмысления прошлого и отношения друг к другу у этих народов в конечном счете неизбежен. Чем скорее и интенсивнее он будет идти, тем скорее придет настоящий мир, тем скорее «Воронья слободка» превратится в нормальное человеческое общежитие.
Фурман Д. Карабахский конфликт, национальная драма и коммунальная склока «Свободная мысль», М, 1994, № 11.
Светлана Червонная. Абхазия: посткоммунистическая Вандея
Ловко разыгранная в абхазской политической истории карта с постепенным превращением «договорной» республики в «автономную» вовсе не была сущей безделицей, и хотя не было за этими словами никакого юридического наполнения, никакой политической реальности, никакой ценности и правды, играть этими словами оказалось удивительно легко для поддержания в общественном сознании и самочувствии и определенной травмированности, и ревнивой зависти к соседям, и целого сонма политических мифов, облегчавших коммунистическим диктаторам задачу «разделять и властвовать» в многонациональной стране.
В абхазском общественном сознании культивировался миф о том, будто Абхазию — не без злого умысла соседей-грузин — обманом лишили статуса суверенной республики, искусственно превратив в 1931 г. в «автономную». И хотя в условиях тоталитаризма ни подлинной суверенности, ни подлинной автономии не было ни у «союзных», ни у автономных образований, а права человека и этнические права народов одинаково грубо попирались на всей территории Советского Союза, все же разница
Замученному тоталитарным беспределом, истребленному в своей лучшей, интеллигентной части, доведенному до отчаяния и не искушенному в политической науке народу легко оказалось внушить, что источник всех его бед — утрата суверенности, замена ее унизительным статусом автономии.
Разумеется, за этой заменой на протяжении десятилетий следовали и многие конкретные шаги, ущемлявшие национальные права и унижавшие национальное достоинство абхазов, которых коммунистическая власть умело натравливала на соседние народы, прежде всего на грузинский народ. Продолжая царскую политику вытеснения абхазов с их исторической родины, Советская власть вела эту политику руками грузин, предоставляя прежде всего грузинским переселенцам из западных и восточных районов республики плодородные абхазские земли, дачные участки, дома, городские квартиры (в условиях общего жилищного кризиса в курортной зоне), места в престижных вузах (в условиях общей неудовлетворенности запросов молодежи), выгодные должности и рабочие места (в условиях скрытой безработицы и общей нищеты), наконец, все руководящие, номенклатурные посты в партийных и советских властных структурах. Давно превратившийся в «национальное меньшинство» в границах Абхазии, абхазский народ с каждым годом, несмотря на свой естественный численный рост, оказывался во все более явном инонациональном, прежде всего грузинском окружении, его доля в общем населении республики неуклонно падала.
На руководящие посты в Сухуми, особенно в период с середины 1930-х до середины 1950-х годов, назначались даже не местные грузины, а так называемые «гастролирующие чемоданщики», люди из других областей, не знающие местной обстановки, пренебрежительно относившиеся ко всем абхазским проблемам.
Так же, как хищнически эксплуатируемая природа курортной зоны, на разрушение была обречена вся древняя абхазская культура, не имевшая перспективы возрождения в унитарном коммунистическом государстве. У абхазского народа накапливалось то чувство горечи, которое уже в новое время Асланбей Гожба выразил в восклицании: «Мы занимаем Абхазию, но не владеем ею!..».
Все это было, как везде, как на всех национальных окраинах советской империи — от Литвы до Дальнего Востока; все это было не выдумано какими-то «националистами-экстремистами», а действительно существовало, накапливалось десятилетиями, превращаясь в гремучую смесь затаенных обид, народного гнева, гражданского протеста. Все дело теперь было в том, кому и куда удастся направить эту яростную силу, которую с расшатыванием тоталитарного режима, особенно в условиях начатой М.С. Горбачевым перестройки, нельзя было удержать в прежнем безмолвии и покорности.
Надо сказать, что попытки направить вскипающее народное возмущение и нетерпение по самому безопасному для правящей коммунистической верхушки, для «Центра» пути, а именно в сторону абхазо-грузинского противостояния и движения за изменение «статуса» Абхазии (за «выход» из Грузии, за превращение в «союзную» республику или за включение в состав Российской Федерации) предпринимались давно. Насколько эти попытки были организованны и кем, сколько было в них от стихийного, бездумного, искреннего порыва и наивной надежды («уйдем из Грузии — жить станет легче»), сколько — от тонко рассчитанной провокации, позволяющей, кроме всего прочего, после каждого политического выступления искать и наказывать виновных, все более сужая круг абхазских самостоятельно мыслящих политиков и интеллигентов, — эти вопросы еще требуют тщательного и в каждом случае конкретно-исторического анализа.