Психопат
Шрифт:
Смешно: когда он по-настоящему разглядел ее, Нормана потрясло жуткое ощущение, как же это называется? Что-то на им. Импозантный? Нет, не то. Он не чувствовал себя импозантным, когда был рядом с женщиной. Имбецил? Опять не то. Слово вертелось на языке, он сотни раз встречал его в книгах, в ОПРЕДЕЛЕННЫХ книгах, о существовании которых Мама и не подозревала.
Ну, не важно. Когда он стоял рядом с девушкой, он чувствовал себя плохо, но не сейчас. Сейчас он был сильным, и мог сделать все что угодно.
А с девушкой, вроде этой, он бы многое хотел сделать. Молоденькая, хорошенькая,
А теперь он, наверное, больше ее не увидит. Завтра она уйдет. Уйдет навсегда. Джейн Вилсон, Сан-Антонио, Техас. Интересно, кто она, куда направляется, какая она на самом деле: в такую девушку можно влюбиться. Да, влюбиться, увидев ее один-единственный раз. И не над чем здесь смеяться. Но она-то, наверное, будет смеяться. Таковы уж они, девушки, – они всегда смеются над тобой. Потому что все они ШЛЮХИ.
Мама была права. Все они шлюхи. Но попробуй держи себя в руках, когда шлюха такая красивая и ты знаешь, что больше никогда ее не увидишь. Ты просто ДОЛЖЕН снова ее увидеть. Будь ты мужчиной хотя бы наполовину, ты так и сказал бы ей, когда был в ее комнате. И принес бы бутылку, предложил бы выпить и сам выпил бы вместе с ней, а потом взял бы ее на руки, отнес в постель и тогда…
Тогда ничего бы не произошло. Потому что ты не смог бы ничего сделать. Потому что ты бессильный. Ты импотент.
Ты ведь это слово не мог вспомнить, правда? ИМПОТЕНТ. Это слово использовалось в книгах, это слово употребляла Мама, это слово значит, что ты больше никогда не увидишь ее, потому что не сможешь ничего сделать. Это слово знали шлюхи, наверняка знали – вот почему они всегда смеялись над ним.
Норман снова отпил из кружки, совсем маленький глоточек. Он почувствовал, как что-то потекло по подбородку… Кажется, он опьянел. Да, он пьяный, ну и что? Лишь бы не знала Мама. Лишь бы не знала эта девушка. Это секрет, бо-ольшой секрет. Так он импотент? Но это не значит, что он больше никогда ее не увидит.
Он увидит ее – прямо сейчас.
Норман перегнулся через стол, голова почти уперлась в стену. Опять звуки. По долгому опыту он знал, что они означают. Девушка скинула туфли. Значит, теперь она идет в ванную.
Он протянул руку. Пальцы снова дрожали, но теперь уже не от страха. От нетерпеливого ожидания, от предвкушения предстоящего зрелища. Сейчас он сделает то, что делал много раз до этого. Отодвинет застекленную лицензию, висящую над столом; тогда можно будет подглядывать в маленькую дырочку, которую он давным-давно просверлил в стене. Никто на свете не знал про эту маленькую дырочку, даже Мама. Главное, Мама ничего не знала. Это был его секрет.
С той стороны дырочка казалась просто трещиной в пластике, но ему все было видно. Видна ванная, если там горел свет. Иногда ему удавалось поймать момент, когда они стояли прямо перед дырочкой. Иногда он мог видеть их отражение в зеркале на двери позади них. Но главное – он мог их видеть. Все их секреты. Пускай себе шлюхи смеются. Он знает о них
Трудно было сосредоточиться: все расплывалось перед глазами. Он чувствовал головокружение и жар. Головокружение и жар. Отчасти из-за виски, отчасти от возбуждения. Но главное – из-за нее.
Да, она была в ванной, стояла лицом к стене. Но она не заметит его дырочку. Никто из них никогда ничего не замечал. Она улыбалась, распуская волосы. Изогнулась, спустила чулочки. А когда выпрямилась, – да, да, она сейчас сделает это, она снимает платье через голову, ткань скользит все выше и выше, он видит ее лифчик, он видит ее трусики. «Только не останавливайся, только не отворачивайся!»
Но она все-таки отвернулась, и Норман чуть было не крикнул тогда: «Стой, шлюха, не уходи!», но вовремя опомнился; и тут он заметил, что она расстегивает лифчик, стоя перед зеркалом на двери, и ему все было видно! Только вот в зеркале были волнистые, искривленные линии и слепящие огоньки, из-за которых кружилась голова, так что трудно было что-нибудь разглядеть, пока она не отошла немного в сторону. Теперь он видел все…
Она хочет их снять, да, сейчас она снимет их, она снимает трусики, и ему все видно; она стояла прямо перед зеркалом и ПОДАВАЛА ЗНАКИ!
НЕУЖЕЛИ ОНА ЗНАЕТ? Неужели она все знала с самого начала, знала про его дырочку в стене, знала, что он подсматривает? Неужели она хотела, чтобы он на нее смотрел, нарочно смущала его, шлюха? Она изгибалась из стороны в сторону, взад и вперед, а теперь поверхность зеркала снова стала волнистой, стала расплываться, и она тоже стала расплываться; он не может вынести этого, он сейчас начнет стучать кулаком по стене, он закричит, чтобы она прекратила, потому что она предается сейчас скверне, пороку и должна прекратить это, пока он тоже не стал порочным и скверным, как она. Вот чем страшны шлюхи, они сделали тебя порочным, она была шлюха, все женщины шлюхи, и Мама тоже…
Неожиданно девушка куда-то исчезла, уши заполнил странный рокот. Он звучал все громче и громче, сотрясая стену, растворяя в себе слова и мысли. Рокот шел изнутри, из головы, и он оторвался от стены, снова опустился на стул. «Я пьян, – сказал он себе. – Я сейчас отключусь».
Но дело было не только в этом. Рокот не утихал, и в нем он смог услышать еще какой-то звук. Дверь конторы открывается. Но это невозможно. Он ведь закрыл ее, верно? И ключ все еще был у него. Как только он откроет глаза, Норман найдет его. Но он не может открыть глаза. Он боится. Потому что теперь он все понял. У Мамы тоже был ключ:
У нее был ключ от своей комнаты. У нее был ключ от дома. У нее был ключ от конторы.
Вот она стоит рядом, смотрит на него сверху вниз. Может быть, она подумает, что он просто заснул. Зачем она вообще пришла сюда? Услышала, как он пошел провожать девушку, спустилась, чтобы шпионить за ним?
Норман откинулся на стуле, боясь пошевелиться, не желая шевелиться. С каждой секундой притворяться становилось все труднее и труднее, даже если бы он и захотел. Рокот немного улегся, мерный шум убаюкивал, словно качая его на волнах. Приятно. Мальчика качают, пока он не уснет, над ним стоит Мама…