Психоз
Шрифт:
– Ничего не вижу, – пробормотала Ирина и спустя пару секунд отпустила Сашкину руку, – я заочница. Поэтому не смотрите, что не студенческого возраста. И я очень здоровая женщина. И психически, и особенно физически. Прямо как лошадь. А случись что – со спиной любой сложности у меня муж разберётся. Большой специалист в этой области. Мануальщик.
– Вы что, мои мысли читаете, Ирина Владимировна? – Сашка улыбнулась.
– Да. А что?.. Грамотный психолог легко читает чужие мысли, разве не так? Тем более тут всё так элементарно, Ватсон! Возраст не студенческий, а уронила «детские» книжки. Зрачки странные. Присела и не встаёт. Какие мысли возникнут у нормального человека? Правильно. Точно такие, как у вас сейчас, Саша. Что за тётка?..
– В общем-то, да. Не слишком сложная дедукция. Так что плохой, видимо, из меня психолог. Я, собственно, пришла диплом об окончании университета забрать. На вручении меня не было, мы с мужем улетали отдыхать – я под его график подстраиваюсь. Так что вот… Сейчас –
– Саша, а пойдёмте в кафе.
И Сашка неожиданно для самой себя согласилась. Хотя была жутким социофобом – не самое лучшее качество для психолога – и даже за годы учёбы в институте ни подруг, ни друзей не завела. Одноклассница пропала с Сашкиных горизонтов сразу после того, как провалилась в университет. От обиды. Сашка ни разу не встретила её потом ни в списках, ни в аудиториях, ни на кафедрах. Видимо, больше и не поступала. Узнавать, что и как с одноклассницей, Сашке совсем не хотелось. На факультете же была слишком большая концентрация девиц, и Сашка так и не смогла выделить хотя бы одну из общей массы. Не потому, что не было стоящей – наверняка в такой толпе была хоть одна девица, подходящая Сашке по психотипу. Но Сашка была малообщительна в те годы. Она предпочитала книги, фильмы, одиночество своей квартиры. Позже – мужа и мужские компании. Никак не женские. Одногруппницы и однокурсницы все передружились и так и эдак, за годы учёбы создав ни одну «коалицию против коалиции». Особенно преуспевали в этом жительницы общежитий и роковые красотки. Сашка ни к тем, ни к другим не относилась. В общаги ходила неохотно. В отличие от роковых красоток, многие из которых долго не могли выйти замуж, быстро заполучила печать. С мужем познакомилась случайно: как-то вечером долго ждала автобуса и так замёрзла, что решила шикануть – поймать такси. Водитель молча отвёз по указанному адресу, денег не взял, проводил до подъезда и попросил номер телефона. Вот, собственно, и всё. Никакой особенной романтики и душераздирающих страстей. За пару лет как-то друг к другу попривыкли. С ним уютно и надёжно, хотя ничего такого, о чём пишут в книгах и о чём снимают фильмы, Сашка к нему не испытывает. Зато спать с ним вдвоём не так страшно, как было в первые месяцы после смерти… Ну, в общем, когда все умерли. Если бы тот владелец кафе, где Сашка так недолго и так неудачно работала, мог бы просто спать с ней, она бы согласилась быть его любовницей. Но он бы не спал с ней. Во всяком случае, не каждую ночь. У него жена, которую он любит… Ну, во всяком случае, он к ней сильно привязан. У него «головорезы». А у Сашки был плюшевый медведь. Вернее – не совсем плюшевый. Он такой лохматый, у него руки и ноги… То есть – лапы, как настоящие. С суставами. Или что там у игрушек? С шарнирами. И ещё у него в пузе пищалка. Точнее – ворчалка. Это у кукол пищалка. А у Сашкиного медведя басовитая такая, густая ворчалка. Если его переворачивать – он с тобой разговаривает. Если страшно, можно включить свет и всю ночь переворачивать медведя. Он не сердится. Если его спросить, не кружится ли у него голова, он только лапой махнёт, мол, что за глупости. И ещё очень важно, чтобы был свет. Потому что если пропадает свет – это очень страшно. За те почти два года, что Сашка прожила сама, свет почти никогда не пропадал. А если всё же случалось, то Сашка тихо-тихо лежала под одеялом, обняв медведя. Надо было просто накрыться с головой и не ворчать. Потому что если ворчать, то по звуку кто-то из темноты сможет узнать, где ты прячешься.
– Кто? – деловито спросила Ирка. Сашка, повинуясь какому-то совершенно иррациональному импульсу, вывалила всё это на голову своей новой знакомой. Едва знакомой.
– Не знаю. Кто-то. Темнота. Наверное, я вышла за него замуж, потому что боялась. Я боялась жить одна. Я совершенно не приспособлена к быту. Но даже не это. Я боюсь одиночества. Муж с полгода отучал меня от моего медведя. Теперь он просто сидит на полке, но когда мужа нет дома, я иногда разминаю старика, чтобы он совсем не зачах. Ворчалка у него работает ещё будь здоров. Однажды муж поймал меня за этим занятием и потом долго смеялся. Не зло. Скорее даже добродушно. Но мне всё равно почему-то было очень обидно. В общем, мы с ним живём хорошо. Вот только когда я вышла замуж, мне впервые стал сниться какой-то странный сон…
– Стоп! – сказала новая знакомая Ирина Владимировна. – Я сейчас тороплюсь, у меня дела. Работаю. Но вечером милости прошу ко мне в гости, часов в восемь, нормально? – она достала из сумки блокнот, написала адрес и вырвала листок. – Приходи запросто, есть охота принести бутылку вина – тащи. Нет – никто не обидится. Только приходи без мужа. На первый раз.
Сашка пришла одна. Муж был в командировке.
Хозяйка дома как раз провожала какую-то женщину с заплаканными глазами. Ирина Владимировна была торжественна. И даже таинственна. Величественна, в общем.
– Заходи! – задорно сказала она, немедленно сбросив всю свою королевскую важность, как только за незнакомкой захлопнулись двери лифта. – Боря!!!
– Господи, да что ж ты так орёшь, душа моя?! – выскочил откуда-то из коридора плотный мускулистый мужик эдак на полголовы ниже «своей души».
– Знакомься, это Сашка. Сашка – это Боря, мой муж.
– Очень приятно, – протокольно-вежливо сказала Сашка.
– Да расслабься! Боря – пусечка! Борис, – обратилась она к мужу командным тоном, – сейчас мы будем пить кофе и даже водку. Потому что мясо, картошка и соленья. И потому что эта последняя баба меня вымотала. А вот эта, – ткнула она в Сашку пальцем, – сейчас подзарядит, ага? – подмигнула ей новоявленная подруга. И Сашке стало спокойно и хорошо. Беспричинно и бессмысленно. Никаких тревог, никаких забот и никакого желания думать хоть о чём-нибудь.
Они сидели на кухне. У Ирки на ужин были очень вкусные котлеты, воздушное пюре и правильные солёные огурцы. Сашка отчего-то очень хорошо запомнила именно тот первый вечер в её доме. Болтали, в сущности, ни о чём. После ужина и первых трёх рюмок добродушный весельчак Боря был отправлен властной Иркой с кухни вон. После чего Ирка, оставив первоначальный шутливый тон, начала говорить серьёзно. И говорила долго. Часа три. Ну да. Закончила она ровно в полночь. Последнее слово Иркиного монолога пришлось ровно на полночь. Все три стрелки на самых обыкновенных дешёвых круглых часах, висящих над дверным проёмом, совпали, когда Ирина Владимировна «завершила свои речи».
Родилась Ирка в хорошей крепкой советской семье – в семье мастеров. Папа её был мастером инструментального цеха на машиностроительном заводе, а мама – мастером карамельного цеха на кондитерской фабрике. Когда Ирка родилась – в срок, красивой, голосистой и здоровой, – её отправили на деревню к бабушке. Потому что мама и папа жили в общежитии. В семейном общежитии одного из заводов. «Семейное» – звучит, конечно, симпатично. Но в реалиях не всё было так радужно: крохотная комнатка в длинном ряду таких же крохотных комнаток. Одна кухня и один санузел на всех. Санузел, по причуде проектировщика, совместный. Папе и маме было уже достаточно лет – слегка за тридцать, – когда они состряпали Ирку, и потому они не рискнули оставить её при себе. Будь им по двадцать – без сомнения они бы ринулись во все тяжкие, не раздумывая. Но в тридцать мыслительный процесс начинает довлеть даже над самыми смелыми. Они вот-вот должны были получить квартиру, а пока «вот-вот» затягивалось, они отправили дитя к родительнице Иркиной матери в одно из русских селений. Свежий воздух, хвойный лес, чистая река. Младенцу всё это куда полезнее атмосферы общежития и тем более заводских яслей. Учитывая, что бабка сама предложила свои услуги по взращиванию девочки. Она явилась в город, внимательно осмотрела новорожденную, одобрительно хмыкнула и вынесла вердикт: «Забираю!» Иркина мама из вежливости и приличий поохала, мол, мама, вы же уже не так молоды, не так полны сил, стоит ли идти на такие жертвы и так далее. Мама посмотрела на дочь высокомерно, на внучку – с любовью и даже где-то как на хорошую тёлочку или жеребёнка, бросила: «Квартиру получите, отдам!» – и укатила обратно в русское селение с Иркой под мышкой. Мать с отцом изредка приезжали навестить дочь и очень удивлялись тому, например, что бабка долго-долго таскала увесистую Ирку на руках. Во-первых, это было вовсе не в деревенских традициях. Во-вторых, надо было слышать, что бабка при этом говорила. А говорила она буквально следующее: «Эта земля недостойна того, чтобы по ней ступали ножки моего ангела!» При этом «ангела» бабка упорно брала с собою везде, где только можно: в лес, в поле, в церковь. В лесу и полях бабка собирала не только грибы-ягоды, но и огромное количество трав. В церкви – и не только – молилась. Передовики советского производства были просто в шоке от того, что в четыре года их дочурка знала огромное количество молитв и ещё большее – разнообразных заговоров и наизусть цитировала составы сухих «коктейлей» от коклюша, от экземы или, например, от «заушницы» – parotic epidemica – попросту говоря, «свинки»:
– Взять солому, на котолой только сто лезала свиня, но солому тёплую и цистую! – поднимал маленький «ангел» крохотный пальчик, собирая внимание слушателей. – Полозыть её на класную серстяную или фланелевую тляпку и пливязать на сею к зелёзке. Болезнь легко плоходит в тли дня! Пловелено!
Ирка знала молитвы утренние и молитвы на сон грядущий, молитвы благодарственные и ещё бог знает какие. Заговоров – без числа. Но за произнесение заговоров ради хвастовства перед матерью «ангел» как-то раз даже получил по пухлой попе непосредственно от причислившей её к ангельскому племени бабки.
– Молитвы – сколько угодно, хоть вслух, хоть про себя, хоть путая утренние с ночными. Заговоры – только по делу! – строго сказала она воспитаннице. – Молитвы – это воздух. Заговоры – молот и наковальня. Станет кузнец молотом в избе размахивать, а? То-то!
«Ангел» обиделся, но с бабкой спорить не стал. Зато весь вечер отрывался на матери, забравшись к той в постель и заставив выучить наизусть «со слов» одну из молитв на сон грядущий:
– «Господи, помилуй», – надо сказать двенадцать лаз, поняла?! Двенадцать! Завтра утлом, когда плоснёшься, не смей ничего делать, даже зубы чистить, пока мы утленнюю молитву с тобой не выучим, ладость моя! – строго сказала Ирка матери.