Психоз
Шрифт:
Самого хозяина дома помощник шерифа Фрэнк Уорден, сын убитой, нашел мирно спящим в собственном «форде» во дворе одного из соседей (окрестные фермеры нередко предоставляли Гейну, жившему на государственную ренту, работу на своих участках) еще до того, как в его жилище был проведен обыск. Собственно, и задержан-то Гейн был по подозрению в краже из магазина Уорден кассового аппарата; лишь утром, после того как вскрылась жуткая изнанка его тихой уединенной жизни, ему предъявили обвинение в убийстве и начали допрос, который занял много часов, но оказался малорезультативным: подозреваемый по большей части затравленно молчал и лишь иногда ронял скупые и довольно странные фразы. На вопрос о том, зачем он украл кассу, Гейн ответил, что хотел посмотреть, как она устроена; когда его спросили, зачем он учинил такое с Бернис Уорден, последовал тот же ответ. Истина начала приоткрываться после того, как следователи присмотрелись к найденным в его доме книгам, журналам и газетным вырезкам и проанализировали круг его чтения, который оказался весьма своеобразным: Гейн коллекционировал справочники по женской анатомии и порножурналы, собирал статьи о хирургической перемене пола, заинтересованно изучал любую литературу, описывающую расчленение трупов, снятие скальпов и прочие подобные манипуляции (от книг о пиратах и индейцах до пособий по патологоанатомии и криминалистике), отчеты о зверствах нацистов в концлагерях и — что обратило на себя особое внимание следствия — раздел некрологов в местной прессе. Последнее обстоятельство напрямую перекликалось с неожиданным заявлением Гейна о том, что он совершил лишь одно убийство, а все прочие останки (принадлежавшие, по мнению судебных медиков, не менее чем пятнадцати женщинам) были взяты им с окрестных кладбищ.
Дальнейшее расследование, потребовавшее массового вскрытия местных захоронений, фактически подтвердило его слова. (Выяснилось, правда, и другое: помимо Бернис Уорден, на совести Гейна была по крайней мере еще одна жертва — 51-летняя Мэри Хоган, владелица паба в соседнем с Плейнфилдом городке Пайн-Гроув, бесследно пропавшая 8 декабря 1954 года; именно ей принадлежала одна из масок, найденных в его доме.) История, затронувшая родственные чувства множества людей, выплыла наружу, повергнув округ, штат, да и всю страну в состояние шока. Имя Гейна попало в сводки национальных новостей, город наводнили репортеры со всех концов Америки, к его ферме началось настоящее паломничество. Сам Эдвард Гейн тем временем был доставлен из тюрьмы города Ваутома, где проходили допросы, в центральную больницу штата в Ваупуне для проведения детального психиатрического обследования, и — пока газеты наперебой смаковали подробности дела «плейнфилдского расчленителя» (зачастую придуманные, как, например, его склонность к каннибализму), а то, что не могло стать достоянием газет в пуританской Америке пятидесятых (факт осквернения могил, предположения о некрофилии и инцесте), циркулировало в виде слухов, сплетен и шуток, — перед врачами постепенно приоткрывалась история вполне фрейдистского содержания. Властная, деспотичная, фанатично религиозная мать, почти сорок лет эмоционально и сексуально подавлявшая своего сына; тихий, забитый, психически ущербный отец-алкоголик, которого она пережила на пять лет; погибший при невыясненных обстоятельствах старший брат; замкнутое, отъединенное от окружающего мира существование на богом забытой ферме, вне людей и событий. Собственно, только после смерти Августы Гейн, последовавшей 29 декабря 1945 года, «маменькин сынок» Эдди стал наконец Эдвардом Теодором Гейном, странным, чудаковатым, но все же хоть сколько-то общественным существом. Именно в день похорон матери, 1 января 1946 года, он навсегда запер и запечатал ее спальню и наглухо заколотил дверь лестницы, которая вела на второй этаж, в мир его детства, в прошлую жизнь, где он был «слабаком» и «придурком», способным жить лишь материнским умом. (Именно в таком виде и нашла эти помещения полиция Плейнфилда спустя одиннадцать с лишним лет.) Он сделал попытку вырваться из плена вынужденной пассивной социопатии, в котором пребывал долгие годы: обзавелся подержанной автомашиной, стал захаживать в местные пабы и перебрасываться парой-другой фраз с тамошними завсегдатаями, начал общаться с соседями-фермерами, нанимавшими его для разных работ, и даже сидеть с их детьми, когда сами они были заняты уборкой урожая… Вот только параллельно с этой дневной жизнью он вел и ночную, куда более экзотическую: посещал близлежащие кладбища, сдирал кожу с недавно захороненных женщин, возрастом и обликом схожих с Августой Гейн, шил из нее одежду, в которой гулял по дому, воображая себя то собственной матерью, то кем-либо еще. Болезненно обостренный для подобного возраста интерес к человеческой сексуальности входил в неразрешимое противоречие с усвоенными от матери одиозными представлениями о глубокой порочности окружающего мира, а собственная мужская природа — с навязчивым стремлением «присвоить» маняще-недоступный феномен, которым была для Гейна анатомия противоположного пола (отсюда его интерес к транссексуальным сюжетам). Результатом стала диссоциация личности, сопровождаемая потерей контроля над своими действиями и расстройством памяти, следствием которых явились совершенные Гейном убийства. Такой вывод сделала обследовавшая его психиатрическая комиссия, огласившая 6 января 1958 года свое заключение, в котором Эдвард Теодор Гейн признавался «шизофреником и сексуальным психопатом», не способным отвечать за свои действия и не могущим быть преданным суду. Несмотря на негодование и протесты родственников его жертв, Гейн был оставлен в лечебнице. Спустя десять лет, благодаря давлению, оказанному на власти штата со стороны общественности, он все же предстал перед судом присяжных, который 14 ноября 1968 года признал его виновным в убийстве первой степени по делу Уорден, но не подлежащим уголовной ответственности вследствие умственного расстройства в момент совершения преступления.
Психоаналитическая подноготная сенсационного дела Гейна обрела известность в последовавшие за убийствами десятилетия, когда о главном герое плейнфилдских событий был написан ряд документальных книг. В конце пятидесятых же муссировались главным образом полупародийные домыслы о людоедстве «висконсинского волка». Тем удивительнее, сколь многое из подлинных обстоятельств и скрытых мотивов этой истории угадал сорокалетний американский писатель, живший менее чем в сорока милях от Плейнфилда, случайно прочитавший о ней в местной газете и сделавший ее основой своего очередного романа.
К тому моменту, когда в прессе появились первые скупые сообщения о плейнфилдском расчленителе и его «музее ужасов», Роберт Альберт Блох, житель маленького городка Вейавега в штате Висконсин, в прошлом сотрудник рекламного агентства, был довольно известным в кругу поклонников фантастической и «черной» литературы прозаиком, автором свыше сотни рассказов и нескольких романов, внесшим определенную лепту в продолжение «ктулхианской» мифологии великого Говарда Филлипса Лавкрафта, основоположника современной хоррор-литературы, который двадцатью пятью годами раньше лично благословил его на писательский путь. Из рассказов Блоха широкому читателю более других был памятен «Искренне ваш, Джек Потрошитель» (1943), в котором автор перенес печально знаменитого убийцу Викторианской эпохи в американскую действительность сороковых годов, а среди его романов выделялся дебютный «Шарф» (1947) — история о некоем Дэниэле Морли, писателе, сценаристе и по совместительству серийном душителе женщин. Успех «Шарфа» был развит сразу тремя романами («Паутина», «Похититель», «Воля к убийству»), выдержанными в жанре детективного триллера и опубликованными один за другим в 1954 году; сюжет каждого из них также имел прочную психопатологическую подоплеку. Во всех упомянутых произведениях происходящее представлено интроспективно, изнутри преступного или подверженного болезни сознания; все они построены как повествования от первого лица. [99] В случае с «Джеком Потрошителем» эта повествовательная форма, традиционно пользующаяся особым читательским доверием, стала инструментом остроумной нарративной игры и позволила писателю создать в тексте эффект обманутого ожидания: оригинальная концовка истории открывала читателю, что втянутый в поиски легендарного убийцы психиатр Джон Кармоди, от лица которого велся рассказ, и есть сам Потрошитель. Подобные игры с повествовательной точкой зрения впоследствии получили продолжение в «Психозе».
99
О ранних романах Блоха см., в частности: Larson R. D.Precursors of «Psycho»: The Early Crime Novels of Robert Bloch // The Scream Factory. 1993. № 11. О творчестве писателя в целом: Larson R. D.Robert Bloch Reader's Guide. Mercer Island, Washington: Starmont House, 1986; Prosser H. L.The Man Who Walked Through Mirrors: Robert Bloch as Social Critic [1986]. San Bernardino, Cal.: Borgo Press, 1997; Robert Bloch: Appreciations of the Master / Ed. by R. Matheson and R. Mainhardt. N.Y.: Tor Books, 1995.
Как неоднократно утверждал в позднейших интервью и автобиографии сам Роберт Блох, в обстоятельствах дела плейнфилдского маньяка его больше всего поразило то, что кипучая некрофильская деятельность и вполне очевидные признаки безумия Гейна столь долго не замечались людьми, по соседству с которыми он жил, и выплыли наружу, в общем-то, случайно. «Тихий дурачок» с уединенной фермы любил порассуждать в местных барах о снятии скальпов и опытах над узниками концлагерей, но окружающие считали это проявлением своеобразного «черного» юмора, присущего Гейну; юмор, конечно, странноват, говорили они, но сам по себе старина Эдди — добрая душа, он и мухи не обидит. Не что иное, как самоуспокоенность и святая ненаблюдательность обывателя позволили безумию Гейна оставаться неукрощенным столь долгое время, и это стало одной из граней содержания романа, который Блох принялся сочинять, едва прочитал первые газетные сообщения о случившемся в маленьком городке в тридцати девяти милях от Вейавеги. С самого начала работы над книгой он сделал акцент не на кровавых и жутких подробностях, а на идее раздвоенного сознания и, как следствие, «двойной» жизни, жизни, у которой есть ночная, тайная, заповедная для окружающих сторона. Именно это имел в виду Блох, когда говорил в своих интервью, что роман основан не на истории Гейна, а на ситуации.Собственно истории(и тем более предыстории) он тогда не знал и не мог знать — она в то время лишь начинала приоткрываться тем, кто расследовал дело, — однако он не сомневался в том, что у случившегося была серьезная психоаналитическая подоплека; именно психоаналитические мотивировки он и положил в основу сюжета, сохранив или слегка видоизменив то немногое, что ему было известно. Эдипов комплекс, толкнувший Нормана Бейтса на убийство матери и ее любовника, извлечение ее тела из могилы и превращение его в чучело, прогрессирующее раздвоение личности, при котором муки преступной совести и проявления сыновней заботы чередуются со вспышками ревности «материнской» половины сознания, а страстное желание вести нормальную жизнь взрослого мужчины — с трансвестийными переодеваниями и жестокими убийствами молодых женщин в состоянии амнезийной фуги, — весь этот криминально-психопатологический замес взят не из реальной жизни, а «из собственного больного воображения», как признавался позднее со здоровой самоиронией автор романа. [100]
100
Сопоставляя реальность и вымысел с высоты сегодняшних знаний о деле Гейна, нельзя не отдать должное художественной интуиции Блоха, которая, будучи помножена на понятийный аппарат психоанализа, привела к ряду крайне любопытных перекличек сюжета книги с подлинными фактами: осквернение могил, его связь с фиксацией на фигуре умершей деспотичной матери, трансвестические наклонности, болезненная страсть к анатомированию/мумифицированию, тематически ориентированная библиотека — всего этого писатель в период работы над романом не знал, и тем не менее все эти детали присутствуют в «Психозе».
Подобный сюжет, уводивший в самое сердце внешне благополучной провинциальной американской тьмы, открывал перед тем, кто его сочинил, возможность поиграть в свои любимые повествовательные игры и основательно поводить читателя за нос, как можно дольше сохраняя главную тайну книги, связанную с личностью матери Нормана. И возможность эта не была упущена. Отказавшись от перволичной формы повествования, характерной для его прежних романов, Блох все же сохранил ее элементы в своем по видимости объективном изложении событий и создал довольно хитроумно построенный текст, запирающий читательское сознание вплоть до самой развязки в нарративную ловушку. Рассуждая в терминах теории повествования, можно заметить, что безличный и безымянный рассказчик истории Нормана Бейтса является классическим ненадежным рассказчиком— во всяком случае не более надежным, чем сам Норман, эмоционально и в подробностях описывающий посетителям мотеля свою жизнь с престарелой матерью, которой в действительности давно нет в живых. Этой ненадежностью отмечен целый ряд сцен «Психоза», которые вроде бы претендуют на достоверность, но в которых фантомы шизофренического сознания героя представлены как нечто существующее в реальности. В этих сценах в идение рассказчика, по сути, вытесняется в идением Нормана и повествование, формально оставаясь объективным изложением событий, на деле начинает вестись с точки зрения последнего. Именно на эти эпизоды романа досадовал в свое время французский режиссер и кинокритик Франсуа Трюффо, вознамерившийся сравнить фильм Альфреда Хичкока с литературным первоисточником. «Я прочел роман, по которому поставлен „Психоз“, и меня смутили содержащиеся в нем уловки, — признавался он Хичкоку в беседе, фрагмент которой публикуется в настоящей книге. — Например, там есть пассажи такого рода: „Норман сел подле Мамы, и они начали разговор“. Но, поскольку ее не существует, это сбивает читателя с толку…». Между тем смысл подобных «уловок» очевиден: как и соответствующие эпизоды фильма, они, конечно, работают на неожиданный, обескураживающий финал, до наступления которого читатель, согласно авторской задумке, должен пребывать в убеждении, что жильцов в доме на холме — двое. [101]
101
О том, как справлялся с этой проблемой (на экране куда более трудноразрешимой, чем на бумаге) Альфред Хичкок — большой любитель «водить зрителя за нос при помощи камеры», — отчасти рассказано в упомянутой беседе двух режиссеров.
Образу мрачного, уединенного, хранящего зловещие тайны дома создатель «Психоза» подобрал контрастную пару в виде дешевого придорожного мотеля, который является своего рода магнитом, притягивающим в логово психопата новые жертвы. Именно там впервые в рамках романного действия вырывается на волю безумие Нормана, жертвой которого становится Мэри Крейн, секретарша фирмы по торговле недвижимостью, сбежавшая с 40 000 долларов, доверенными ей боссом и достойными, на ее взгляд, лучшего применения, чем сделаться приданым дочери одного из клиентов. Побег в новую жизнь заканчивается для нее в конце третьей главы прибытием в смерть, и читатель, уже успевший немного узнать героиню, проникнуться к ней определенным сочувствием и предположить, что, возможно, она-то и есть главное действующее лицо книги, оказывается сбит с толку, воспринимая столь резкий обрыв персонажной линии как странный повествовательный тупик. Но на самом деле линия Мэри Крейн играет очень важную роль в общей композиционно-смысловой структуре романа — уже хотя бы потому, что завершающий эту линию диалог девушки с Норманом дает автору возможность более рельефно очертить образ подлинного главного героя «Психоза», а самому герою позволяет сделать признание, которое касается не только его, но и пустившейся во все тяжкие героини: «Временами каждый из нас бывает слегка не в себе». Эта формула, в известном смысле уравнивающая одержимость Мэри и сумасшествие Нормана, [102] становится лейтмотивом романа, а затем и всей «психотической» трилогии Блоха.
102
Эту взаимосвязь персонажей впоследствии будет всячески акцентировать — как в диалогах, так и на уровне зрительного ряда — Хичкок, делающий ее едва ли не смысловым центром своего фильма.
Написанный вчерне за шесть недель, а окончательно завершенный в конце 1958 года, «Психоз» был отослан автором в Нью-Йорк своему литературному агенту Гарри Альтшулеру и в скором времени принят к публикации издательством «Саймон энд Шустер». Книга вышла в свет летом 1959 года, но еще 19 апреля в «Нью-Йорк таймс бук ревью» появилась хвалебная рецензия писателя и литературного обозревателя Энтони Бучера, назвавшего роман наглядным доказательством того, что «правдоподобная история психического заболевания способна вселить в душу более леденящий страх, чем все темные ужасы, которыми могли бы поразить нас По и Лавкрафт, даже если бы они стали соавторами». [103] И почти немедленно к Альтшулеру обратился представитель агентства «Эм-си-эй» Нед Браун с предложением о приобретении прав на экранизацию «Психоза»; чьи именно интересы он представлял, агент удержал в тайне. Переговоры завершились в середине мая на сумме в 9000 долларов, после чего автор романа узнал имя покупателя. Придуманную им историю намеревался перенести на киноэкран Альфред Хичкок.
103
Цит. по: Rebello S.Alfred Hitchcock and the Making of «Psycho». N. Y.: Dembner Books, 1990. P. 11.
Выбор Хичкоком в качестве литературной основы своего нового фильма именно «Психоза» казался неожиданным, странным и откровенно неудачным подавляющему большинству людей, сколь-либо причастных к его проектам. Руководители студии «Парамаунт», по контракту с которой режиссер в то время работал и для которой успел поставить пять картин, были обескуражены его намерением делать подобный фильм — по их мнению, это был абсолютно нехичкоковский материал. Они видели в британском мэтре, с 1940 года работавшем в Голливуде, мастера шпионских либо детективных историй, полных саспенса и фирменного авторского черного юмора, рассчитанных на широкого зрителя и предполагавших участие ведущих кинозвезд того времени (Джеймса Стюарта, Кэри Гранта, Грэйс Келли), солидный бюджет и соответствующие кассовые сборы. Сюжет о безумном владельце мотеля, убивающем своих постояльцев, к тому же приправленный сексуальными перверсиями, не имел со всем этим ничего общего.
При этом противники нового проекта как-то упускали из виду, что кроме упомянутых шпионских триллеров и комедий среди сорока шести фильмов, снятых Хичкоком на тот момент, были и ленты совершенно иного плана — в том числе «Жилец» (1926), который представлял собой вариацию истории Джека Потрошителя и при этом, по словам самого режиссера, был его первой полноценной авторскойработой, [104] «Ребекка» (1940), полная фрустрации и мучительных наваждений, связанных с призраками прошлого, [105] «Тень сомнения» (1943), главный герой которой — серийный убийца одиноких вдов, скрывающийся от правосудия, «Завороженный» (1945), явившийся попыткой «поставить первый разумный фильм о психоанализе» [106] и изображающий героя, находящегося в состоянии амнезического шока, наконец, «Головокружение» (1958) с его не менее «завороженным» центральным персонажем, который одержим «некрофильским» стремлением вернуть некогда любимую им женщину «из царства мертвых» (именно так называется роман, по которому поставлен фильм). Даже из этого беглого обзора мотивов и ситуаций хичкоковского кинематографа 1920–1950-х годов очевидно, что появление в планах режиссера истории, подобной истории Нормана Бейтса, — не простая случайность: сюжеты и темы такого рода интересовали его очень давно, более того, именно закоулки человеческой души, скрытые от посторонних глаз пружины человеческого поведения, соотношение истинного, подчас весьма неприглядного облика человека и его благообразной социальной маски Хичкок исследовал едва ли не в каждой своей картине, независимо от ее жанра. Что же касается насильственных смертей, то они присутствуют почти во всех фильмах мастера (один из них, снятый в 1930 году, носит лаконичное название «Убийство»), и его известная реплика насчет трупа в карете Золушки, [107] оброненная в год выхода «Психоза» на экран, была шуткой только отчасти.
104
См.: Трюффо Ф.Кинематограф по Хичкоку. М.: Эйзенштейновский центр исследований кинокультуры, 1996. С. 22–23.
105
См. подр.: Антонов С. А.Кто убил Ребекку де Уинтер, или Британская Золушка в зеркале американского триллера // Дю Морье Д. Ребекка. СПб.: Азбука-классика, 2005. С. 482–507.
106
Трюффо Ф.Указ. соч. С. 91. — Пер. Н. Цыркун.
107
«Если бы я экранизировал Золушку, в карете искали бы труп» ( Hitchcock A.Why I Am Afraid of the Dark [1960] // Hitchcock on Hitchcock: Selected Writings and Interviews / Ed. by S. Gottlieb. Berkeley; Los Angeles; L.: Univ. of California Press, 1995. P. 145; Хичкок о Хичкоке // Искусство кино. 1990. № 11. С. 162. — Пер. Н. Цыркун).